Начинаем конкурс Пасхального рассказа. Об итогах поговорим позже, а пока просто посмотрим, сколько у нас появится авторов и произведений. В помощь им послужат материалы "Мини-конференции" о Пасхальном рассказе. Очень рекомендую познакомиться с ними! ЮНВ
С разрешения отца Евлогия размещаю его рассказ
Иеромонах Евлогий (Самороковский)
Ангелок из Покровки.
К Великому Четвергу к нам приехало необычайно много паломников. Даже из Покровки, самой дальней таежной деревни, что в двухстах километрах от нас, приехала древняя паломница, дивная старушечка девяноста с лишком лет. Наша Дарьюшка, наш ангелочек. Рискнула же – на вертолете да на «Уазике» добиралась. И ведь всю дорогу тряслась: сначала на вертолёте – от страха, а потом и по нашим, местным ухабам. Красивая и светлая, несмотря на свой почтенный возраст, вплыла она к нам перед самой вечерней, неся с собой множество узелков и сумочек. Прямо не в соседнюю, пусть и удалённую, деревню собралась, а как минимум на поклонение святым Печерским, а то и во Святый Град, ко Гробу Господню.… О, как замечательно она выглядела в этих древних, как она сама, одеждах, безупречно чистых и выглаженных, в косынке с крупным горохом и в блестящих старомодных калошиках. Сразу видно, что берегла их долгие годы, только на Причастие в Великий Четверток и надевала. Вот она мудрость старческая – в гости к Богу как попало не ходят!
– Слава Тебе, Господи! Добралась. Страху-то натерпелась, самолет-то как прыгал по воздуху, как козел на привязи. Я уж всех святых в помощь призывала, пока летела. Грех-то какой, я грешница великая, да по воздуху… ой, страх-то какой, – сказала она, переводя дух и часто, истово крестясь. – Батюшка, ты уж благослови меня, пока со страху не преставилась.
– Что ты, милая, – ответил я ей, благословляя, – уж третий год по воздуху к нам шествуешь, а все трепещешь. Пора бы и привыкнуть. Да и не самолет это вовсе, а вертолет был.
– А по мне так всё равно, что там летело: хоть горшком назови, только в печь не ставь.
– Ну, горшком так горшком, кстати, интересно было бы посмотреть на тебя, как ты на горшке летишь. Между прочим, в ступе комфортнее.
– Слава Ти, Господи, дожила! В бабы Яги записали.
И она засмеялась звонко и по-детски, как могут смеяться только ангельски чистые дети да ангелоподобные старушки, выстрадавшие и выплакавшие свое горе, за долгие-долгие ночи у икон, пока неразумные чада их прилагали грехи ко грехам.
– Ладненько, поулыбались – и буде, – сказал я как можно строже, – пора начинать.
Во мгновение ока зажглись лампадки, заблагоухало кадило и пошла по храму молитва, невидимая людским взором, но такая родная и милая сердцу христианскому. Великий Четверток, великое время… словно и нет тех тысяч лет, что прошли. Нет, мы не здесь, мы там, со Спасителем нашим, просвещаемся «как ученицы». Еще минута – и радость наполнит нас. Тихая, еле слышная радость от понимания того, что Бог с нами. Вечный, Любящий, Прощающий и Сострадающий нашим немощам, ждущий нас, блудных, как ждет отец сына своего, промотавшего все и вся… И не просто ждущий, а вышедший к нам, как выбегает из дома мать, услышав плач ребенка, упавшего и разбившего коленку. Сейчас, сейчас она утешит его, и он уже не будет плакать, потому что мама рядом, потому что уже не больно, потому что сладко и тепло ему на руках родной мамочки. Человек-человек, что же ты все норовишь с Рук Божиих спрыгнуть? Что же не сидится тебе? Всё в какую-нибудь лужу греховную влезть норовишь!
Служба закончилась быстро, снова перед нами стены нашего родного, но все же земного храма, завершилось наше незримое и благодатное путешествие в Вечность.
Исповедь затянулась до ночи, исповедников было много, все долго и серьезно вычищали души свои от греховной грязи и гнили, слезно плакали, прося друг у друга прощения, перед тем как приступить к аналою, а затем полушепотом обличали себя под старенькой епитрахилью. Уходили, поцеловав Евангелие и Крест, новыми и радостными, с обещанием впредь не грешить и с надеждой, что так именно и случится, а как же может быть иначе.
Трапезовать мы собрались около одиннадцати ночи, в полном молчании вкушали классическую, великопостную картошку «в мундирах». Все точно боялись кого-то спугнуть, боялись, что улетят от нас благодатная тишина и покой, которые бывают после трудной, подробной и слезной исповеди, когда не уста только, но сердце называет грехи и страсти. Произносит их и исторгает из себя, чтобы никогда они не возвращались, никогда больше не мучили, никогда больше не терзали душу.
Каноны ко Причастию читали вместе, по очереди. Всегда бы так – «едиными устами и единым сердцем». Затем все разбрелись спать: кто на кроватях и диванах, а кто и на полу, ведь в храме тепло и совсем не страшно. Наша Дарьюшка долго еще сидела на стульчике перед образами, перебирала четки и тихо плакала, глядя старческими своими глазами на иконы, а через них и в Вечность.
Ласковое и приветливое солнце показалось на востоке. Оно пробивалось сквозь занавески на окнах алтаря, благоговейно лобзало иконы на стенах и, наконец, рассыпалось зайчиками в земном поклоне перед Престолом. В храме уютно и по особенному благодатно. Великий Четверток.
Записок на проскомидии было много, но торопиться было совершенно некуда и незачем – до начала службы оставался почти час. Плыли и плыли перед моими глазами вереницы записок, исписанные то ровным и красивым почерком, а то и до ужаса непонятными каракулями… Чьи-то имена и судьбы проходили передо мной, люди, живые и усопшие, просили молитв и небесного хлебушка. На блюдо падали и падали частицы, принося утешение и отраду, заступление и помощь, а кому-то, наверное, и освобождение. «Екатерины» – бабушка моя, упокой ее Господи. «Елены» – другая… «Галины» – наша Савельевна, смиренная была старушка, много скорбей в жизни приняла и умерла как христианка, со смирением и достоинством. Помню, когда хоронили нашу Савельевну, икона замироточила. « Новопреставленного Михаила» – друг мой, в катастрофе погиб, сорока дней еще не прошло. Плыли и плыли записки, падали и падали частицы на блюдо…
Причастников было много. Подходили, раскрывали рты, как птенчики, ждущие корма от мамы-птицы. Отходили одни, подходили другие, все шли, и шли, и шли… Интересное ощущение возникло у меня: люди в очереди за Вечностью. Услышали и пришли туда, где дается человеку Бессмертие… А сколько незнающих, невидящих, непришедших – горе-то какое! Кто-то не пришёл потому, что просто не захотел, а кто-то от своей гордости, от лени или элементарной глупости. Ведь Вечной Жизни себя лишает! Господи, спаси всех, кого можно, хоть как-то можно, хоть за что-то…
Дарьюшка наша стояла счастливая, похожая на ангела, плакала от радости и, казалось, вот-вот взлетит к небесам. Вот оно счастье, вот она радость, вот оно Причастие Божества…
– Причастилась, родная моя, поздравляю! – сказал я после службы.
– Слава Тебе, Господи, сподобилась! Благость-то какая! Милость Божия!.. Радость-то…
Благодарные ее слезы снова закапали на пол.
– Тихо, тихо, Дарьюшка, – произнес я, глядя на неё с улыбкой и радостью, – зальешь нас слезами-то, в ковчеге вода снаружи была, а у нас внутри. Гляжу, тебя за ноги надо держать, чтобы не улетела от нас в небеса-то.
– Скоро, батюшка, скоро…
– Да ты не торопись, успеешь.
– А хоть торопись, хоть не торопись…
Она взглянула на меня, улыбнулась и потихонечку поплелась к выходу. Надо заметить, что, несмотря на девяностопятилетие, ходила она без палочки. Бывало, спросят ее шестидесятилетние бабуси, коим она в матери годится, как она без палочки в таких летах, а она все шутит, говорит: «А меня Ангелы носят, один – под одну руку, другой – под другую. Устали, наверное, меня таскать туда-сюда». Или не шутит?
Оставшееся до Пасхи время потекло рекой Великопостных Богослужений. Эта река захватила нас и понесла. В скорбном её потоке прошли перед нами Двенадцать Страстных Евангелий. Дарья стояла печальная и слезно-поникшая, держала в руках длинную желтую свечу, и сосредоточенно слушала. «Слава долготерпению Твоему, Господи!» – скорбно пел хор. «Во время оно…» – возглашал я, и мы снова и снова уносились в далекое Евангельское время и отрекались от Тебя, Господи, вместе с Петром, и кричали: «Распни, распни…» – вместе с озверевшей толпой, ждущей только хлеба и зрелищ, и входили к Пилату, прося Тела Твоего. Господи, Господи! Что сотворил нам, и чем Тебе воздали?! Боже! Доколе же грешить будем? Доколе попирать милость Твою и Любовь? Прости! Прости. Прости… только и остается нам повторять да верить, что Тот, Кто есть Любовь, Чистая и Совершенная, простит и очистит, убелит и омоет, поможет и утешит...
Вот и снова мы у себя в храме, уже стали расходиться по домам прихожане, неся в руках свечки в розовых лампадках. Огонёчки долго еще колебались на ветру: бережно несомые заботливыми руками, скрывались между домами и появлялись вновь, как маленькие лучики надежды в огромном океане греха, злобы и огромной нелюбви несчастных людей, уже засыпавших в своих, покрытых ледяной коркой безверия домах и квартирах.
В Страстную Пятницу прихожан в храме почти не было: день с утра был теплым и солнечным, и народ выползал из своих клетушек на уборку. Жгли прошлогодний мусор, ходили по своим дворам с граблями и ведрами. Соседи переругивались, подражая дворнягам, крутившимся у них под ногами и самозабвенно огрызавшимся. Текла обычная деревенская жизнь. Солнце согревало всех ласковым своим светом, касалось озабоченных, никогда не знавших покоя лиц и умоляло пойти туда, где Крест высится над маленьким покрашенным «серебрянкой» куполочком, чтобы найти то, что ищет каждый живущий на земле. Ищет порой так долго, так безуспешно и совсем не там. И название этому бесценному кладу дорого и известно всем – это то самое неуловимое и так тяжело достижимое СЧАСТЬЕ. Но людям было некогда, они были очень заняты. Глядя на маленький куполок и успокаивая свою совесть, все они думали примерно одинаково: «У попов каждый день праздник какой-нибудь, а работать никогда не грех». Не выдержав всего этого безобразия, милое наше светило около полудня скрылось за подошедшей тучей, огромной и сиренево-свинцовой, с лохматыми, как у Льва Толстого, бровями. Вскоре природа излила своё безутешное горе проливным дождем, рыдая о неразумном творении, забывшем о Распявшемся за него Творце и Боге.
Утреня Субботы прошла тихо. «Сия Суббота есть преблагословенная, в ней же Христос, уснув, воскреснет тридневен…» – замечательные слова, от них как-то сразу наступают тишина и покой, даже неизбежная предпраздничная суматоха отходит куда-то. Суета не исчезает, но даже она становится какой-то особой: благочестивой, сосредоточенной и важной. В сию субботу и мы, несмотря на все подготовки, уборки и переоблачения остались в покое – по заповеди. Ангелочек наш, дивная наша паломница, больше сидела на стульчике с четочками и молилась, поглядывая то на иконы, то на прихожан, гладивших и мывших, скобливших и развешивающих, расстилающих и расставляющих…
Во второй половине дня потянулись к храму старушки со снедью: ходить вечерами, а, тем более, ночью они боятся, мало ли что, а вот днем раза два в год можно и доползти: на Крещение за водичкой, да перед Пасхой, в субботу, чтоб куличики освятить.
За освящением незаметно подкрался вечер, уже читают «Деяния…» «Первое убо слово сотворих о всех, о Феофиле…», при этих словах сердце на секундочку замерло и забилось учащенно. Пасха! Пасха! Пасха! Скоро, скоро - два часа осталось всего... Уже словно улей гудит народ в храме, клиросные наводят последний блеск, вон, Наталья, регент наш, кулачком Марине машет, опять, видно, не туда полезла.
Я все любовался нашим, празднично украшенным храмом, яркими, уже радостными прихожанами и чудной паломницей, так красиво, несмотря на свой возраст, творившей земные поклоны перед Плащаницей. Куда мне с моими-то габаритами так.… А стрелки часов все бежали и бежали, торопя нас вперед, к Вечной радости, к Вечной Жизни и встрече с Богом.
Пасхальная полночь пришла к нам тихо и незаметно. Вроде все как всегда, и Плащаницу унесли под скорбное, но все же вселяющее надежду «Не рыдай Мене Мати…» и Крестный Ход - торжественный и великий проплыл уже вокруг храма, а все равно, как в первый раз, как в самый первый раз…
«Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков!» - возглас разорвал тишину полночи, а вместе с ней и паутины скорби и греха, опутавшие человека. «Аминь» - ответил наш небольшой приходской хор, а вместе с ним и весь бесчисленный ангельский.
«Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!». Пасха, Господня Пасха! Дожили, дождались, дотерпели!
Христос воскресе, Дарьюшка! Христос воскресе, наш ангелок из Покровки!
