Я думаю, Алёнушка, в этом разделе нужно открыть подраздел Музыка. И это будет правильно. А тебе и карты в руки!

Я её соблазняю на работу! А картишки и шампань в сторонку!

Папуля и немного меня.

Зонг "Крест". Гибель первого сына

Не могу подступиться к своим простеньким воспоминаниям. Простеньким… А в самом деле, кто я такая? Провинциальная актриса. Да, прожила интересную жизнь. С моей точки зрения. С другой, из другого, столичного мира-простую, серую и обыденную. А мне то кажется, когда всё всплывает в памяти, что жизнь была насыщена очень яркими и разными, плохими, не очень плохими, очень счастливыми, и не очень счастливыми событиями... И родителями одарёнными, и друзьями, коллегами, работой, в которой было много и прекрасного, и печального. Бог меня не обидел. Это сейчас жизнь моя как бы замерла. Да и что в моих летах может произойти такого уж грандиозного? Из провинциальной актрисы в столичную я уже не превращусь. Возраст подкрался. Да и театр, сам по себе, переживает трагические времена. Надеяться, что сыграю ещё то, что хочу?.. Увы, увы! А я, как ни странно, хочу, и знаю,ЧТО МОГУ СЫГРАТЬ, и ЧТО УЖЕ НЕ МОГУ! В отличии от молодых лет, когда казалось, что могу абсолютно всё. Но чудес не бывает. А вдруг всё-таки, чудо произойдёт? Кто знает...
Нда…Никак не получается писать. Словно что-то мешает. Всё время происходят то нелепые случайности, то просто сама сиюминутная жизнь вклинивается и… Это, наверно, и отличает писателя от неписателя. Вот сейчас на форуме открыли молитвенную тему: друга моего по форуму увезли в реанимацию. И вот уже я ни на что не способна. Только сижу в его молитвенной теме, молюсь и плачу. Как странно. Кто и что он мне? Виртуальный друг. Но почему так болит сердце?
Вернусь-ка я в свой закрытый сибирский городок!
Мама вышла замуж. Пока под окнами пели серенады, Станислав Григорьевич «взял» маму осадой, измором. Упорный был мужичок. Вууумныыый! Театр любил. Ходил на все спектакли, особенно на мамины, особенно на «Без вины виноватые». Ах, и хороша же была  мамуля в этой роли. Было от чего потерять голову.
Станислав Григорьевич. Крепенький, спортивного телосложения. Среднего роста, лысоватый и рыжеватый. И, честно говоря, абсолютно заурядной внешности. Такой русопятенький, курносый с небольшими и невыразительными глазами. Но что то такое было в нём… Такое мужское что ли… Уж не знаю, любила ли мама его. Мне казалось, что ей нравился совсем другой мужчина, про таких говорят - «плохой мальчик». Они-то всегда и нравятся. Но нет, Станислав Григорьевич их всех, «плохих» и даже славных, просто выжил своим упорством, натиском, терпением. Он приходил к нам ежедневно, с цветами, от него всегда пахло хорошим одеколоном, такой подтянутый и очень надёжный. Вот так он у нас и остался.
Был он физиком-инженером, работал на каком то закрытом объекте. Невероятный домосед, в отличие от мамы. Любил готовить. Мы тогда ели много вкусных блюд, о которых раньше и понятия не имели. СГ много читал и много писал. Помню, писал он какую то нескончаемую инсценировку.
Наша библиотека, к моему великому счастью, сильно пополнилась. Да какими книгами! Подписными изданиями, чего у нас сроду не было. А мама, как всегда, бегала по своим общественным делам, и дома её почти не было. Как то СГ с горечью сказал:» На ком же я женился? На женщине, или на члене ГК КПСС?»
Поначалу отношения наши были даже дружескими. Он много со мной занимался. Особенно математикой, которая всегда, как и все точные науки, хромала у меня на все четыре ноги. Вообще много со мной проводил времени, о многом рассказывал. Был, безусловно, очень образованным человеком. И не скажу, что это были попытки ко мне подольститься. Ему и в самом деле было со мной интересно, а мне с ним.
Почему он так много времени проводил со мной? Сейчас мне кажется, что он просто очень скучал по своей семье, которая жила в Москве. Он ушёл из семьи, оставил совсем маленького ребёнка. Из разговоров я поняла, что жена ему изменила, и он не смог этого ей простить, потому так далеко от них уехал. Как он думал, навсегда.
Ну, а у меня продолжалась моя бурная подростковая жизнь. Я видела, что СГ это очень напрягает, что ему не нравится моё поведение. Он пытался мне что то внушать, пытался воспитывать. Но, если для мамы жизнь с ним было фактом уже постоянным и непоколебимым, коли она приняла такое решение, то мне не казалось, что всерьёз и надолго. Я не очень-то с ним считалась. Ведь где-то, пусть далеко, у меня был родной, такой любимый папа, и кто, какой мужчина, пусть самый распрекрасный и золотой, мог мне его заменить? Я не могла понять тогда, насколько трагичным моё отношение к СГ окажется для мамы.
Новый год. Моя подруга, та, с которой я брала не лучший пример, та, которая была меня старше на 2-3 года (а тогда такая разница в возрасте была ооочень большой), воспользовавшись тем, что родители ушли в гости до утра, собрала свою компанию. Ну и куда ж меня девать, меня тоже пригласили. Компания была сплошь взрослая. Для меня, конечно. Я что, я маленький салажонок, который там путался у всех под ногами. А в компании этой шла бурная, уже вполне взрослая, жизнь. Свои взрослые любовные отношения! На столе стояло много бутылок шампанского, много апельсинов и конфет. Звучала томная музыка, и пары в полумраке танцевали, крепко обнявшись. Потом кто-то куда-то удалялся (квартира была большая), кто-то уже прямо на глазах начинал целоваться. В общем, любовные страсти разгорались.
Мне было скучно, я сидела за столом одна, и стала потихоньку пробовать (впервые!) шампанское. О! Какая вкуснятина! Такая сладкая вкуснятина, пузырьки щекочут горло! И я давай вкуснятину дальше пробовать. А поскольку шампанское пили все, то его оставалось уже немного. И я стала искать его по столам. Ну вкусно же, ёлки-палки! В общем, напробовалась…Уснула на кухне, на каком то кованом сундучке, свернувшись калачиком.
Потом помню, как СГ нёс меня на руках домой, благо недалеко было. Слышала, как плакала мама и корила себя. Как всегда.
Ночью, сквозь сон и дикую тошноту, слышала, как СГ тихо говорил маме, что этого так оставлять нельзя, что меня надо наказать, чтобы я это запомнила надолго. Мама что-то тихо доказывала обратное…
Меня страшно рвало, рядом стоял таз, и так я и провела всю ночь. А наутро пришёл в комнату СГ с ремнём в руках, и сказал, что я буду наказана за мои безобразия, что он этого делать не хочет, но я должна запомнить надолго. И он меня высек. Высек больно, унизительно, по попе. Я плакала не от боли - от обиды. Когда всё закончилось, я спокойно сказала ему, что я его ненавижу, что у меня есть родной отец, и только ему было позволительно меня бить.
После этого случая жизнь наша превратилась в кошмар. Я вышла из-под контроля окончательно. Превратилась в чеховского «злого мальчика». СГ много терпел. Однажды он сказал мне: «Ты наш чёрный ангел». Видимо, это был уже конец. Мама ходила понурая, старалась не смотреть мне в глаза. Я до сих пор не знаю, что и о чём она тогда думала. Кого винила - себя, его или меня, не знаю… Потом мама решила уехать из этого города. И мы уехали. В другой сибирский город, уже более крупный. СГ сказал нам, что приедет через некоторое время, только уладит дела на работе.
Когда мы ехали в поезде, мама тихо сказала: «Он не приедет, я знаю». Он не приехал.
Мама не писала, не звонила ему, ни о чём не просила. Расставание было совсем непохожим на расставание с папой. Когда уходил папа, были страсти, слёзы, потом болезнь. Здесь - тишина, обречённость и грусть. Потом мы узнали, что Станислав Григорьевич вернулся в Москву и сошёлся опять со своей семьёй. Вот так и осталась мама снова одна. Наверно, наверно, это я была во всё виновата. Теперь-то я уже точно знаю, что виновата была я.  Не было у тебя, мамочка, женского счастья, не было. Обожали тебя, как актрису, влюблялись, а счастья не было.
Завтра, 15-го января,  будет 14 лет, как тебя нет на свете, родненькая ты моя, завтра я поеду к тебе на кладбище и буду целовать твой портрет, где ты в образе Анфисы из «Угрюм-реки», такая красавица. И боль моя от потери не уходит и не уходит. Я столько раз была перед тобой виновата, что, наверно, не искупить мне этого греха. И хотя мой батюшка устал на исповедях отпускать мне этот грех, вина не уходит. Однажды батюшка мой даже топнул на меня ногой, рассердившись: «Да сколько же можно! Вы же не даёте покоя душе вашей матушки!»
Прости меня, мамочка, что я и ТАМ не даю тебе покоя. Господи, и Ты прости мою мамочку, ведь она, как и папа, ушла некрещеной. Прости их, Господи, они были хорошими людьми.

Она, это наша завуч по учебной части, стояла на лестнице, и пыхтела от злости. Она готова была меня столкнуть со ступенек, если б могла.
-Почему ты таскаешься на четвёртый этаж, где старшеклассники? Что тебе там нужно, маленькая дрянь?-шипела она.
Я сказать ничего не могла, у меня от страха тряслись ноги, и я просто онемела. И ещё я почему то увидела, что эта женщина, на самом деле, хорошенькая, маленькая, стройная. Только от злости растрепалась, и узел из волос съехал набок.
Почему то одновременно было и страшно и ужасно смешно.
Мимо нас, величественно проходя, моя любимая Селёдка небрежно кинула:
-В чём дело? Кто то кого то убил?-и пошла дальше.
Моя мучительница, стиснув зубы, оставила меня в покое и побежала вслед за Надеждой Григорьевной, видимо, оправдываться. Училки и начальство мою Селёдочку не любили-остра была на язык.
Кстати, только сейчас я поняла, кого наша завуч мне напоминает -старшую медсестру из фильма «Полёт над гнездом кукушки», такая же миленькая и жуткая.
А бегала я, шестиклассница, на 4 этаж потому что там, наверху, учились недоступные, очень взрослые и важные старшеклассники.
Для нас, салажат, они были богами. Но среди этих «богов», был только один истинный бог. Аполлон! Да-да, Аполлон! Я и понять то не могла, почему мне так хотелось видеть его. Просто видеть, и всё. Если бы ему тогда пришла в голову дикая мысль заговорить со мной, я бы просто провалилась сквозь землю.
Володя Плужник. Десятиклассник, сидящий на Олимпе.
. Точно знаю, что среди прочих «богов», он очень отличался.
Тогда он мне казался высоченным. На самом деле, абсолютно среднего роста. Очень серьёзный, какой то не такой, как все остальные парни. Я ни разу не видела, чтобы он с кем то флиртовал, хотя девушка у него была-Вероника. Тоже десятиклассница. Красоты неописуемой.
А как же иначе, у такого парня могла быть только такая девушка. А он…Наверно, он, и в самом деле был красив. Я и сейчас, глядя на его фотографию, молоденького, понимаю, что он был красив истинной мужской красотой. Кудрявый блондин, с тёмными бровями и ярко-синими глазами. Наверно, в моём представлении все русские сказочные богатыри должны были быть именно такими.
Улыбался редко, оттого, улыбка его была такой… словно солнце из за туч выглядывало. И всё вокруг расцветало, особенно цвела я. Будто улыбка это предназначалась мне.
Но, увы… меня то он, конечно же, просто не замечал.
И была в нём эта самая сказочная богатырская надёжность. Конечно, «косой сажени» в плечах не было, но мне то он точно казался Алёшей Поповичем, или царевичем Елисеем. Далёкая, далёкая, недостижимая звезда…
И ещё чувствовалось, что у этого парня какая то серьёзная в жизни, цель. Он к чему то стремился… что-то там, дальше, ждёт его…что-то очень-очень важное…
Потому, всё что его окружало, не имело для него значения. Нет-нет, он не был гордецом. У него были друзья, он тоже любил «шить», как все мы, по нашему сибирскому Бродвею. И совсем он не был, по тем временам, этаким положительным комсомольским героем.
Он, вообще был как бы НАД ВСЕМ, эта жизнь была не его, чья то, но не его. А его жизнь, настоящая, мужская, впереди!
Так оно и оказалось. Как показало будущее.
Итак, после выволочки завучихи, дорога мне на четвёртый этаж была закрыта. Но я была упряма. Подговаривала одноклассниц, и на большой перемене мы туда бегали постоянно. Девчонкам тоже нравилось шнырять среди старшеклассников.
А потом одна из них, возьми, да и спроси у меня:» Ты что, в Володьку влюбилась?»
Как? Я? Влюбилась? Какая ерунда. Я даже слова то такого не знала!
Я была крайне возмущена. Настолько, что, когда шла домой, от злости ревела всю дорогу.
А потом встала, как вкопанная среди дороги. И вдруг ясно-ясно поняла. Влю-би-лась. Влю-би-лась!!!
Это было так странно. И в груди что то сладко заныло. Потому что с этого момента жизнь моя переменилась. Чтобы я не делала, где бы я не находилась, я незримо чувствовала присутствие Володи. Он всё время был рядом, пусть призрачный, но рядом.
А я всё делала, словно во сне, и так будто он на меня в этот момент смотрит.
Ох, как трудно, оказывается писать о любви, да ещё о первой любви. Скажу честно-сделала баааальшую паузу. Всё думала, ну, как, что и о чём писать.
Потом я ещё поняла, что никого я своей неземной любовью не удивлю. Со всеми это было. И солнце светит по другому, и птицы поют иначе, и хочется летать и петь! Разве не так? И мой небожитель не должен есть, как все, не должен пить, и уж тем более, ходить в туалет. О-о-о, об этом даже страшно подумать!
И всё таки, Володя заметил мою беготню вокруг него. Заметили и другие его одноклассники. И, думаю, начали над ним подтрунивать. Но он, надо отдать ему должное, относился к этому спокойно. Не стыдился этого, и уж конечно, не гонял меня, как сделал бы другой.
И вот однажды, я «шила» по Бродвею одна. Желание было только одно-узреть Володю.
И я его узрела.
Наш Бродвей упирался в городской парк. Как в конечный пункт. В парке гуляли влюблённые всё больше по тёмным аллеям. А мелкота, конечно тёрлась либо возле каруселей-качелей. И ещё очень любили толкаться возле танцплощадки, за оградой, посмотреть на чужое счастье.
Ну и я «дошила» до ворот парка. А там… стоял Володя, словно ожидая меня. Я похолодела, ноженьки подкосились… А он смотрит прямо на меня и улыбается. Потом говорит мне ласково-ласково:» Машенька, пойдём- ка, посидим на лавочке» . Взял меня за ручку, как маленькую девочку, и усадил на лавочку. Начал задавать разные вопросы про учёбу, мои интересы, книги. Я что то лепетала в ответ. А потом он мне очень деликатно объяснил, что пока я ещё очень маленькая, и мы с ним дружить, как я хочу, не можем. Пока. А потом весело завершил разговор:»Подрастай скорей!» И мы расстались.
Домой я шла в непонятном состоянии. С одной стороны я была счастлива, что он со мной поговорил, а с другой…Крах, полный крах! Я маленькая! И эта трагедия никогда не закочится! И в слезах уснула.
А на следующий день произошла, действительно, настоящая трагедия. Когда я пришла в школу, меня вызвали к директору. Я зашла к секретарю, в недоумении села и стала ждать.
За дверью я слышала голоса и почти крики. И из кабинета вышел Володя.
Бледный, желваки так и гуляют. Поздоровался со мной, и вышел из секретарской почти хлопнув дверью. Потом вызвали меня.
Там сидели ВСЕ учителя школы во главе с директором и завучем. Моя Надежда Григорьевна с пылающими щеками (я так думаю, ей пришлось побороться крепко) незаметно показала мне на рот, мол, - молчи. И…тут началось!
Завывала (другого слова подобрать не могу), конечно, завуч. Что она говорила, вспоминать страшно, и не хочу вспоминать. Противно. Там только мата не было.
Кем только она меня не называла! Оказывается, наша встреча с Володей не осталась незамеченной. И нам обоим, по очереди, решили сделать выволочку.
В целом скажу, что и его, и меня пугали, конечно, выгоном из школы за аморальное поведение.
Потом уже, когда всё закончилось, я на уроки не пошла. А поплелась в спортзал, и зарылась там в куче матов. Надежда Григорьевна меня нашла. Не знаю уж, как, но нашла. Она села на  маты, положила мою голову на колени и стала её гладить, приговаривая: »Ничего, всё пройдёт… то ли ещё в жизни будет… это ещё не самое страшное… что Володя молодец, вёл себя по мужски. Что я подрасту, и мы ещё с ним обязательно подружимся. А пока и для меня, и для него, лучше будет не общаться.
Она то знала, чем это может грозить.
Дома я всё рассказала маме, я с мамой всегда делилась.
И она со мной говорила тем же тоном и теми же словами, что моя любимая Селёдочка.
А впереди меня ждал год тихой, затаённой любви (тогда была одиннадцатилетка), когда я не смела и думать о Володе. Но я думала…Думала…
И история моей любви не закончилась. Она продолжилась.
И всё было бы прекрасно, если бы…

Обязательно, Юлечка. Просто история длинная. А у меня сегодня очередной стресс был. И я отложила до лучших времён. Спасибо за тёплые слова.

Я буду писать. Чуть позже. Пока не могу.

Никак не получается последовательности. Жизнь всё таки вносит в любые воспоминания свои коррективы. А поскольку моя жизнь сейчас не особо богата событиями, то не поделиться тем, что есть, не могу.
20-го у меня опять была моя любимая многострадальная "Мамаша Кураж". Не играла я её, как всегда долго-два месяца.
И конечно же мне не дали прогонной репетиции, хотя по закону, если спектакль не играется месяц, режиссура обязана сделать прогон спектакля.
Мне просто дали возможность с моим вводным партнёром Пашей проверить текст. Причём,- нигде. Нам даже места не дали.
Поплелись мы с ним в наш заплёванный и загаженный репетиционный зал. Он, бедный, уже давно никому не нужен. И никто и ничего там не репетирует.
Обозначили с Пашей стульями, якобы, декорации.
Я взяла пьесу и репетировала с ним и за себя и "за того парня", поскольку партнёров нам тоже не дали.
Два месяца-большой срок для вводного актёра, тем более, что бедному Пашке даже закрепиться не дали-он сыграл только один раз. А потом такой перерыв...
И, конечно, на этой, якобы, репетиции он ходил с ролью. Ленив к тому же, собака!
Но на спектакле всё было в порядке. Сыграли мы этот, так нелюбимый начальством, спектакль, как всегда, с успехом. Опять и "Браво" кричали, и аплодировали стоя, и много цветов было.
А публика то, что самое удивительное, на этом спектакле всегда молодая!
Я заметила, как на сцену вышли два мальчика лет по двенадцать и подарили мне по розочке. Цветы это всегда приятно.
Но вот что удивительно.
На следующий день мне звонит наша зам.директора по зрителю и рассказывает мне про этих мальчиков. Их, оказывается, четыре человека и пришли они второй раз.(!) В этот день пришли с цветами.
Наша зам. спрашивает у них:" Что вас привлекло, ведь спектакль очень серьёзный, не каждый взрослый выдерживает?"
Они помялись и отвечают:"Нам Кураж нравится". Наша зам:"Сам спектакль"Мамаша Кураж"?
Они:"Нет, Кураж, сама Кураж".
И дело даже не в том, что мне, безусловно, это приятно. А какому актёру это было бы неприятно? Нет, дело в другом...
Появился совсем молодой зритель, которому не хочется смотреть на сцене оголённый зад и слушать конское ржание!...Им хочется другого, чего то очень ценного, настоящего...
А, может быть, это "первая ласточка"?...Ах, как бы хотелось не ошибиться...Как бы хотелось...