Память наша играет с нами. Шутки шутит. Когда живёшь долго, то событий в этой долгой жизни великое множество. События стираются и, порой, помнишь не то, что хотелось бы запомнить. Стираются из памяти лица людей, да и самих этих людей уже не помнишь. Стираются из памяти имена людей. И почему - то запоминается очень ярко то, что оказывается совершенно несущественным.
Как бы я хотела в подробностях запомнить спектакль "Мамаша Кураж" с мамой! Но нет, помнятся лишь кратенькие эпизоды. А ведь спектакль был грандиозным! А вот, подишь ты! Помню очень мало. Обидно. Но ничего уж с этим не поделаешь.
Помню, как после репетиций "Мамаши" мама приходила в гостиницу измученная, плакала и всё время повторяла:"Я бездарь! Я полный бездарь!" Это мне знакомо. То же самое делала и я, когда много лет спустя, репетировала "Мамашу Кураж". Я уже говорила, что считаю эту роль самой сложной в мировом репертуаре.
А мама ко мне обращалась с этим смешным вопросом: "Маша, как ты считаешь, я бездарь?"
- Да нет же, мамочка, ты великий талант!
- Но почему же, доча, у меня ничего не получается? Я вижу, как недоволен мною Михаил Борисович, как сравнивает меня с какой то актрисой из другого театра, и не в мою пользу! Что же мне делать?
- Работать, мамочка, у тебя всё получится.
Могу себе представить, какие обидные вещи говорил Михаил Борисович маме. Он не щадил актёров, и был жесток, когда чего то добивался.
Спектакль оформляла очень талантлвый художник Векшина Валентина Николаевна, Засл худ.РСФСР, главный художник театра. Вообще, о ней отдельно надо бы сказать. Когда она делала сценографию какого то спектакля, это был заведомый успех. Трудяга была невероятная, любила своё дело беззаветно. Не было случая, чтобы она не проверила перед идущими спектаклями сцену, декорации, свет. Приходила задолго до спектакля, когда рабочие сцены ещё только ставили декорации, и начинала трудиться. Ни одна мелочь не могла ускользнуть от её глаз. Теперь уж таких, как она, нет. Всё сегодня делается наспех, бегом-бегом! Потому так часты травмы на сцене.
Её сценография "Мамаши" была очень необычной. Действие пьесы шло во времена пунической войны, когда воевали меж собой католики и лютеране. И конца это войне было не видно. Как говорит Священник в этой пьесе: "Эта война богоугодна, ибо ведётся во имя веры!" А другой персонаж пьесы Повар отвечает: "Да только на этой войне жгут, убивают, насилуют...И всё это во имя веры?" Потому цвет декораций и свет были багрового оттенка. На сцене практически пусто, и только видавший виды фургон, уже весь рваный от долгих походов. На этом фургоне мамаша Кураж, маркитанка, и её дети ездят по дорогам войн, чтобы нажиться на них. Ездит как ворон-падальщих, теряя из за этого своих детей, одного за другим. Ездит, отчаянно торгуясь и совершенно не понимая, почему она платит такую ужасную цену, расплачиваясь жизнями детей. Как в Финальном зонге есть такие слова:" Не сапогами я торгую, а жизнью собственных детей!"
Над сценой, несколько по диагонали, нависает Распятие со Христом, к которому, время от времени аппелируют персонажи. А Он, распятый, молчит и, кажется, что плачет. Очень ёмкое и точное оформление.
Музыку, как и в нашем случае с моим спектаклем, писал местный композитор. Только у них на сцене сбоку сцены сидел маленький оркестрик, который тоже как то был втянут в действие, а у нас шла музыкальная минусовка, под которую мы пели. Мама пела зонги изумительно.
Так вот, в подробностях спектакля не помню. Помню лишь эпизоды. Помню, как Кураж-мама теряет своего первого сына, младшенького, Швейцеркаса. Ей приносят его, уже мёртвого, на носилках, чтобы мамаша его опознала. Она не может этого сделать, иначе их всех, и её немую дочь Катрин, расстреляют. И вот и я вижу маму на коленях перед мёртвым сыном, которая даже посмотреть на него не может, и только судорожно, как заведённая, машет головой из стороны в сторону, отказываясь от него. Офицер говорит: "Бросьте его на свалку, его никто не знает!" И Кураж-мама остаётся одна, как каменное изваяние. Страшная сцена.
Я никогда не могла повторить этой сцены. Во первых, наш режиссёр мне не позволил. Да у меня, очевидно, и не получилось бы-другое решение спектакля было.
Вообще, мама выкладывалась на этом спектакле так сильно, что после неделю отлёживалась-болела. То же было и со мной потом. То же самое было и с очень талантливой актрисой из Ульяновска (я там работала) Нар.Арт.России Шадько Клариной Ивановной. Я потом вспомню и это спектакль.
Кстати, маме всегда доставалось от критиков именно за то, что она на сцене отдавала всю себя, без отстатка. Критики никогда этого не любили. Вообще, критики любят середнячков, которые воды не замутят. Не знаю, почему. Загадка...
Потом помню эпизод, как немая Катрин, украв у проститутки красные туфли, танцует дикий танец на сцене, как может танцевать немой, не слыша музыки. Хорошая актриса играла, Анжелика Мази. Глаза огромные, говорящие. Это очень подходило к роли немой.
Эпизод, когда уводят на казнь старшего сына за его убийства крестьян, за которые, в своё время, в католической армии его награждали. Кураж во время этого эпизода, на сцене нет. Актёр-Эйлиф со страшным криком тянет руки в кандалах к Распятию. Но Господь молчит! И плачет...
А потом и смерть немой Катрин, единственном положительном персонаже в этой пьесе. Она забирается на вышку с барабаном, и начинает сильно бить в него, чтобы разбудить спящий город, к которому подходят враги. А в городе малые дети, которых Катрин так любит. Мать рассказывает о ней, ещё до этой сцены: "Немая она тоже из за войны. Когда она была маленькой, один солдат...чем то набил ей рот". Помню, как мама произносила этот монолог почти тусклым голосом, а в глазах стояли слёзы.
Так вот, Катрин бьёт в барабан, а внизу беснуются солдаты. Катрин расстреливают. Актриса падает, свисая с вышки почти всем телом, но всё ещё держа в руках барабан. Город всё таки проснулся. Катрин добилась своего.
А потом колыбельная Кураж над мёртвой дочерью. Она думает, что Катрин спит. Несчастья сделали Кураж уже безумной. Пожалуй, эта сцена у всех актрис похожа. И всегда это очень страшно. Зритель плачет вместе с Кураж.
Катрин хоронят. Кураж осталась одна со своим фургоном, изорванном в клочья, в котором уже нет никакого товара.
- Надеюсь, и одна справлюсь с фургоном...- хрипит Кураж,- Ничего, вытяну, вещей в нём немного...Пора опять за торговлю браться...
А в зрительно зале, предполагается, проходит мимо полк. И вот Кураж мамы, бросая фургон, из глубины сцены ползёт к полку, обращаяст в зрительный зал, страшная, безумная, с распатланными седыми волосами, падая, вставая, и продолжая ползти, кричит жутким хриплым голосом: "Эй!..Возьмите меня с собой!!!..."

А потом шёл финальный зонг:

И снова дальше покатилась
моя кормилица война...
За всё я с нею расплатилась,
но слишком высока цена.
Где грех в моей юдоли бренной?
Ведь торговать-не убивать.
Я человек обыкновенный,
мне как то надо выживать.

         А что бы ты поделать мог,
         коль так распорядился рок,
         когда ты кормишься войной,
         не зная участи иной?

Любой из нас для этой жизни
не выбирает времена,
и вот беснуется на тризне
моя проклятая война.
И не найдя судьбу иную,
пытаясь выжить рядом с ней,
не сапогами я торгую,
а жизнью собственных детей.

        И вы одно понять должны:
        коль ты живёшь за счёт войны,
        то знай-придёт и твой черёд,
        когда война тебя сожрёт!

Кураж так и осталась одна, ничего не поняв. А Господь молчит и плачет.

А мама ещё раз доказала, что она великая актриса!

Тебе, Масик, такое точно нельзя смотреть. Вот, почему только молодой зритель этот спектакль может вынести. А пьесу недавно прочла?

Прошло несколько месяцев, когда я с дрожью в сердце пытаюсь вновь подступиться к своим воспоминаниям. Именно - подступиться… Оказывается, долгое молчание рождает душевную немощь и лень. Увы. Потому так трудно продолжать. И всё - таки попробую. Авось, получится. Просто за долгое время молчания произошло может, не так уж много всего, но текущие события тем не менее, заслонили желание писать. Тут и бенефис, юбилей, новый спектакль, неудачная поездка на фестиваль, потом тоже неудачная поездка в санаторий… Господи, когда же я была довольна собой и своей жизнью! Никогда! И хорошо ли это? Ну да, Бог с этим…
Итак, попробую продолжить.
Что же было после «Мамаши Кураж»? Пожалуй, у мамы с Михаилом Борисовичем это был единственный спектакль, а потом Михаил Борисович Шнейдерман с семьёй уехали из Ижевска. Правда, до их отъезда я читала ему отрывок из «Тихого Дона» Шолохова,- встреча Аксиньи с отцом Гришки. Этот отрывок я «украла» у мамы, она с блеском его читала на концертах. А я, глупый ещё ребёнок, не только отрывок украла, но и попыталась украсть и остальное. То есть, с,обезьянничала, пыталась его читать в точности, как мама.
Это был такой проваааал!!!
Пока я читала, Михаил Борисович ёрзал, морщился. Ещё бы! Я выла, бесновалась, заламывала руки, делая всё, якобы, как мама! После этого «представления» Михаил Борисович сказал, со свойственной ему откровенностью, что я полный бездарь и что в театре мне делать нечего. Вообщем, за что боролась, на то и напоролась. И правильно мне досталось. Маму, особенно в том моём возрасте, скопировать было невозможно. А я так хотела, чтобы Михаил Борисович взял меня в театр. Мне до смерти надоело телевидение, я просто мечтала оттуда сбежать.
Итак, М.Б. и Алла, его жена, и Сашка, сын, уехали в другой город, уж не помню, в какой. Правда, уехали со скандалом. Из - за Аллы. Все уже знали о её романе с другим актёром, дошло и до М.Б.
Видимо, там произошёл какой то тяжёлый разговор, после которого Алла порвала этот позорный роман, и даже на время прекратила пить. И они тихо-тихо уехали.
Потом до нас доходили какие то слухи, что М.Б. и Алла всё таки расстались. Пожалуй, по - другому и не могло быть. Сказывалась неисправимая порочная натура Аллы. Вряд ли что - то могло её остановить.
Много лет спустя, когда я была уже ведущей актрисой в г.Ульяновске, уже была второй раз замужем, и у меня уже был сын, первоклассник, пришло письмо мне от Михаила Борисовича. Именно МНЕ, что удивительно… Возможно, он предполагал, что мамы могло не быть на этом свете. Но мама, слава Богу, тогда была ещё жива. Так вот, это письмо пришло из г. Кзыл-Орда, из Дома инвалидности. Письмо такое, что у меня и сейчас сердце сжимается от боли. Михаил Борисович перенёс тяжёлый инсульт, был парализован, и даже письмо писал не он, а медсестра. Алла его бросила на произвол судьбы, отправила в этот Дом инвалидности, а сама уехала в другой город, в Молдавию. А Сашка в это время служил уже в армии. В другом городе Аллу в театр не взяли. Думаю, что она спилась до такой степени, что потеряла все свои достоинства, как женщины и как актрисы. Кончила она тем, что работала там в какой - то овощной лавке продавщицей.
Письмо от Михаила Борисовича было ужасающим по своему трагизму. Он просил меня, чтобы я ему выслала небольшую посылку с едой, потому что он в этом Доме инвалидности погибал от голода! Конечно, я была от этого в ужасе. И мы с мужем стали слать ему ежемесячно посылки с продуктами, пока не пришло письмо о том, что Михаил Борисович умер. Вот так печально и бесславно закончилась жизнь этого выдающегося человека.
Но это отступление  от текущих событий…Я не могла не вспомнить этот эпизод.
В театр меня всё таки взяли. Честно говоря, я плохо помню, как всё это произошло. Помню, что я что - то читала (уже, конечно, не «Тихий Дон») нашему очередному режиссёру. К тому времени Шнейдерманов в театре уже не было, иначе было бы всё по - другому. Но очередному я почему - то понравилась. Он меня порекомендовал новому главному режиссёру, который настолько был серой и мало значительной личностью, что я его и не запомнила. Взяли меня в театр пока во вспомогательный состав. Помнится, это был конец сезона, а потом театр ушёл в отпуск.
В это время со мной случилось большое несчастье личного характера. Об этом писать не буду. Это больно и стыдно. После этого несчастья у меня был, первый в моей жизни, приступ ужасной депрессии.
Бедная мама, сколько же она со мной пережила! Бог Ты мой! Сколько из - за меня натерпелась!
Короче, она меня отправила к отцу. Он в это время отдыхал вместе с друзьями своей второй жены, и со своей второй дочерью Леной, на речке Хопёр, где - то под маленьким городком Балашовом. Она там рыбачили, жили в палатках. Мама сделала всё правильно. Я там «отошла» от своего горя, сблизилась со своей сводной сестрой. Мне, к тому времени, было уже 18 лет, а Лене всего 5 лет. Жены его не было. И Слава Богу! Она почему то все годы ненавидела меня и, конечно, не допустила бы моей встречи с папой и сестрой. Правда, её друзья, видимо, настроенные ею против меня, на меня всё время косились. Из за этого мне потом пришлось даже раньше времени уехать. Но время это, которое я провела с папой и Леной, к которой душа моя просто прикипела, было замечательное! Прекрасная природа, чистая речка, тёплая погода…И папа такой добрый и любящий!
Я научилась рыбачить. Это мне очень понравилось и очень успокоило мою изболевшуюся душу.
Уезжала со слезами. Я так любила папу! И Лену! Словно чувствовала, что мы с ней больше никогда в этой жизни не встретимся. Так и произошло. Увы, ненависть её мамы сделала своё чёрное дело.
Но тем не менее, вернувшись в Ижевск, я была уже спокойной и отдохнувшей.
И вот, новый театральный сезон открылся.
Детство закончилось. Началась новая, другая жизнь. Театральная.
Хорошо ли, плохо…Но это моя жизнь. В ней было столько всего… Но об этом в следующей главе. Очень надеюсь, что таких перерывов уже не будет. Если, конечно, жива буду…