Мандарины

Рождественская байка

Три года назад довелось мне в одном одиннадцатом классе педагогический эксперимент проводить по теме диссертации. Протестировала учеников - и в путь. Более менее все раскачались, разговорились, один Денис никак не поддается, не найду к нему ключик. Протестировала его поглубже: крайняя степень тревожности и сниженная эмоциональность.

Сели в лаборантской поговорить. Красивый парень, умный, но зачерствел душой. Договорились с ним до мировоззренческих возгрей.  "Жизнь, - говорит, - дерьмо, хочу свободного полета... с крыши головой вниз."

Тут меня что-то осенило, вернее, надоумило. "Ладно, - говорю, - улетай - твоя воля. Но вот только последнее дельце сделай. Ради меня, совсем времени нет, так ты за меня. Через три дня Новый Год, потом Рождество. На вот тебе денег, пойди купи ящик мандаринов, занеси детям в детский дом (был тут у нас в лесочке, дети от трех до шести содержались). И каждому лично в руки раздай. Только каждому, лично и в руки."

Пошел, купил, в детдом повез. Я себе места не нахожу: вдруг что случится, вдруг потом на крышу полезет. Позвонила знакомой воспитательнице, предупредила, что парень должен с мандаринами приехать, Денисом звать, хочет детям лично раздать. Дескать, чтобы не препятствовали.

Сижу, трясусь. Знакомая перезвонила, говорит, был парень, раздал, лицо каменное, бледный, руки колотились.

Через час вваливается ко мне Денис, ревет, дрожит: "Елена Михайловна! Простите меня! Дурак я! Не буду больше!"

Говорят, он потом на каждый праздник детям то конфеты, то мандарины привозил, пока детдом не расформировали. Как-то он сейчас?

Отредактировано Лена (2008-01-22 14:15:56)

Да, я тоже не поняла?

КУКЛА

Быль

Начало этой истории относится к далекому довоенному времени ― 1935 году. А произошла она в большой коммунальной квартире, состоящей из двенадцати комнат, каких было немало в то время в Ленинграде. В этой квартире, расположенной в Ковенском переулке, в центре города, на третьем этаже небольшого трехэтажного дома, проживало двенадцать семей. Длинный коридор, куда выходили двери всех комнат, проходил по всей квартире от входной двери до кухни и служил прекрасной игровой площадкой для маленьких обитателей этого жилища. Лучшим местом для игры в прятки были многочисленные сундуки и шкафы ― хранилища всякого нужного и ненужного добра, нажитого за долгие годы каждой семьей.

В одной из комнат, в семье учителей, жила девочка. Тогда ей было 6 лет. Сейчас она уже немолодая женщина и живет в одном из новых районов Санкт-Петербурга. Рассказав эту историю, она просила не называть свое имя, и поэтому наречем ее просто Девочка. Большую часть времени родители Девочки были на работе, поэтому с детства она была достаточно самостоятельной: ходила в магазин за продуктами, готовила на керосинке незатейливую еду, а в дни дежурства ее семьи подметала пол в коридоре и в местах общего пользования. Груз недетских забот сделал Девочку не по возрасту серьезной; она не участвовала в общих забавах детей и без надобности не выходила из своей комнаты.

Однажды, накануне нового 1936 года, жильцы квартиры решили сообща поставить для детей на кухне елку и повесить на нее все имеющиеся в каждой семье игрушки. За час до Нового года они заперли ребятню в своих комнатах и повесили на елке подарки ― матерчатых кукол, плюшевых мишек, зайцев из пресс-папье и т. д., причем количество подарков было равно числу детей. После этого все разошлись по своим комнатам. Встретить Новый год решили на кухне все вместе. Дети, конечно, догадывались, что взрослые им что-то готовят. Но, увидев такую большую елку с таким количеством игрушек и подарков, они были вне себя от радости.

Дети бегали вокруг лесной красавицы, рассматривали невиданные ранее игрушки, и их руки уже тянулись к гостинцам. Но взрослые хотели доставить детворе еще большую радость. Для этого они придумали вот что. Каждый из маленьких обитателей квартиры должен был вытащить из шапки бумажку, на которой был написан номер. Этот номер означал, каким по порядку должен подойти ребенок к елке и взять понравившуюся игрушку. У Девочки оказался последний номер, и она, вздохнув, встала в самый конец длинной очереди. Дети чинно, в порядке своих номеров, подходили к елке и снимали с веток приглянувшиеся игрушки. Взрослые были очень довольны своей затеей. А детские глаза, вначале загоревшиеся от такого обилия подарков и возможности взять любую, постепенно грустнели, улыбка сходила с их лиц, и в особенности у тех, кто находился в конце очереди, ведь количество подарков было равно числу детей, и самые красивые из них все снимались и снимались с елки.

Когда пришел черед Девочки, на елке осталась лишь одна кукла. Девочка медленно подошла к елке, обошла ее со всех сторон и, убедившись, что на елке, кроме куклы, ничего нет, тихо вздохнула, сняла куклу с ветки, прижала к себе и, скрывая выступившие слезы, села в углу на табуретку. Вокруг бегали дети, обменивались подарками, но к ней никто не подходил, никто не хотел с ней меняться. Через час утомившиеся взрослые и дети разошлись по своим комнатам. Девочка прошла в свою комнату, разделась и, взяв куклу с собой в кровать, быстро уснула. В эту ночь ей приснилось, что ей достался прекрасный плюшевый мишка, который понравился ей больше всех; она бегала с ним по квартире, обнимала и целовала его.

Яркое солнце нового дня разбудило Девочку. Она с надеждой открыла глаза, но вместо великолепного мишки на нее смотрела матерчатая кукла. Но Девочке показалось, что от бездушной куклы исходит какое-то тепло. Это будет моя дочка, ― подумала она и решила сделать ей новогодний подарок. В одной рубашонке Девочка выбежала на кухню, оторвала снизу елки веточку и, сделав из газеты маленький кулек, положила туда леденец, ломтик хлеба, кусочек картофелины и фантик из-под конфеты. У себя в комнате в своем маленьком шкафчике она посадила куклу на веточку и положила рядом кулечек с едой. Девочка говорила кукле какие-то ласковые слова и обещала ей, что никогда с ней не расстанется, что не будет ее обижать.

Прошел год, больше взрослые такого новогоднего праздника детям не делали, но Девочка по-прежнему в первый день каждого Нового года делала подарок своей кукле, и так продолжалось пять последующих лет. С началом войны большая коммунальная квартира почти вся опустела, кто эвакуировался, кто поехал к родным и не вернулся. Отец Девочки служил под Ленинградом и, изредка навещая семью, отдавал им скопленный солдатский паек. Поэтому мама с дочерью решили из города пока не уезжать.

Наступила осень, начались бомбежки города, а потом ввели и продовольственные карточки. Мама Девочки работала в госпитале, и все обязанности по получению продуктов по карточкам легли на плечи ребенка. Чтобы получить небольшую порцию продуктов, уменьшающуюся каждую неделю, Девочке приходилось часами выстаивать на холодном пронизывающем ветре. Когда отключили водопровод, она с двумя маленькими ведерками ходила за водой к Неве ― три километра туда, три километра обратно.

Однажды осенью, под утро, раздался мощный взрыв, окна в комнате задребезжали и чуть не раскололись. Жильцы выскочили на улицу. Девочка тоже выбежала из дома, держа в руках самое дорогое ― продовольственные карточки и куклу. Рядом с домом стояла церковь. Теперь от нее остались лишь руины. А ведь бомба могла бы угодить в их дом. К декабрю 1941 года количество выдаваемого хлеба резко уменьшилось. Отец из-за блокады уже не мог навещать семью. Какие-то крохи еды приносила из госпиталя мать Девочки.

Наступила новогодняя ночь 31 декабря 1941 года. За окном, завешенным тряпьем из сундуков уехавших соседей (все деревянное, в том числе и сами сундуки, давно сожгли в буржуйке), стоял 30 градусный мороз. На столе лежало несколько кусочков только что полученного хлеба напополам с какой-то трухой, студень, сваренный из клея, два кусочка сахара. На двух почти разломанных стульях ― женщина и десятилетняя девочка. Они ждали, когда часы пробьют 12, чтобы приступить к нехитрой новогодней трапезе. Вдруг Девочка, что-то вспомнив, подбежала к своему шкафчику и извлекла из него пять кульков. Она бережно посадила куклу на стол, машинально накинула на нее какую-то тряпку, развернула кулечки и положила их содержимое рядом с куклой. Пять небольших черных сухариков, пять леденцов и пять красивых фантиков показались маме с Девочкой чудом из другого, уже забытого мира. Они вдыхали запах настоящего довоенного хлеба, облизывали леденцы, разглаживали не потерявшие своих цветов фантики, и вспоминали ту первую елку, и ту последнюю игрушку, куклу, доставшуюся Девочке, и которая сейчас, как казалось им, спасала их от голода. Кукла мысленно вернула их в то время, которое уже успело стереться из их памяти. Казалось, что в комнате стало чуть-чуть теплее, и исхудавшие щеки Девочки слегка порозовели.

В эту новогоднюю ночь Девочка заснула вместе с куклой, обнимая ее своими худыми ручонками. Но в эту ночь ей уже ничего не снилось. А утром первого дня Нового года, как всегда, Девочка взяла самый маленький кулечек, положила туда 5 граммов блокадного ленинградского хлеба. А сколько это ― 5 граммов хлеба, ― она знала точно, получая его по карточке. Бережно взяв кулечек, Девочка отнесла его в свой шкафчик и положила рядом с куклой. На следующий год Девочка отнесла кукле уже 10 граммов хлеба. В декабре 1944 года, в канун Победы, рядом с куклой уже лежало четыре кулечка разного размера. Девочка стала Девушкой, затем Женщиной, но она всегда помнила о той декабрьской ночи 1941 года и о кукле, которая, как казалось ей, спасла их от голодной смерти.

Она была уверена, что эта кукла принесла в дом счастье, вернулся с фронта живой и невредимый отец, да и сама она вышла замуж за прекрасного человека. И вот уже наступила пора рассказать своей взрослой дочери об истории куклы и передать ее как самую дорогую семейную реликвию. Дочь, в свою очередь, когда-нибудь передаст куклу своей дочери, и все женщины этого рода будут всегда хранить и беречь ее, ибо без этой куклы еще в 1941 году прервалась бы тонкая жизненная ниточка семьи Девочки.

ПОСВЯЩЕНИЕ БЛОКАДНОЙ ДЕВОЧКЕ

Проходят годы, раны заживают
И голод не терзает нас,
Но каждый год я вспоминаю
Ту девочку с морщинками у глаз.

Голодный взгляд,
Потухший взор,
Холодный город Ленинград,
А за окном ― рождественский узор.

И так хотелось мне в тот дом переместиться,
Сесть рядом с ней, к ней прислониться,
Вдохнуть огонь в её потухшие глаза.
«Всё будет хорошо, ты выживешь», ― сказать.

Не зря Господь дал испытанье…
Ты показала всем: да, можно жить за гранью,
В неполных десять лет всё претерпеть,
Своей любовью всех согреть…

Как наш Господь страдала ты
И не теряла доброты…
Вокруг тебя борьба, война…
Фашистов злобная стена,

Пытаясь всё проклясть, убить,
Тебя пыталась потушить ―
Горящей свечки фитилёк,
Задуть чуть зримый жизни огонёк.

Шло Рождество сорок второго…
Курантов не был слышен бой…
И смерть стояла у порога
С костлявой ледяной рукой.

И где ты силы вдруг нашла? ―
С молитвой к Богу обратилась.
Ты в Нём надежду обрела,
Как птица феникс возродилась.

То Рождество сорок второго
Ты не забудешь никогда:
Ты обрела дорогу к Богу
И будешь помнить всё всегда.

                                             ЗАБЫТЬ НЕЛЬЗЯ ПРОСТИТЬ

              Начало истории, которую я хочу рассказать, относится к далекому 1946 году ― первому мирному году. Ленинград, только что переживший блокаду, с трудом приходил в себя, постепенно освобождаясь от руин. И, как ни странно, в этом процессе участвовали и пленные немцы, которых каждый день откуда-то пригоняли в город разбирать эти развалины. Они же строили двух- трехэтажные дома, которых и сейчас много в разных районах города. Эти дома были очень крепкими, видимо, потому, что строились немцами, характер которых не позволял им строить плохо даже в стране, которая их победила.
Я впервые увидел пленных немцев в центре города, на Ковенском переулке, где они восстанавливали лютеранскую церковь, разрушенную в 1942 году.
            Мы, мальчишки военных лет, пережившие блокаду, часто прибегали с любопытством посмотреть на пленных, из-за которых от голода и от обстрелов погибли наши близкие. Честно говоря, у нас, детей, особой ненависти к немцам не было, больше любопытства. Мы видели, как плохо они были одеты. У них были тонкие шинельки, порванные или зашитые кое-как. Правда, мы были одеты не лучше. У нас же здесь был свой дом, где мы могли согреться, спрятаться от дождя или снежной бури. Немцам же некуда было уходить. Они прятались среди развалин, дрожа и кутаясь в свои промокшие шинели. Некоторые из них держали в руках сделанные ими же незатейливые деревянные игрушки, которые они меняли на хлеб.
            Со временем мы, ребятня, совсем близко подходили к пленным, явственно видя их небритые, истощённые голодом лица. Скоро мы даже стали различать их. У нас появились уже «свои» немцы, которые дружески махали нам рукой, когда мы после школы подходили к ним. Мы приносили им кусочки хлеба, к которому мы ещё сами не успели привыкнуть и не имели вдоволь. Они с жадностью ели хлеб, держа его двумя руками, чтобы не потерять ни крошки драгоценной еды. Иногда мы собирали окурки для них.
             Взрослые, однако, нас не поддерживали в нашем стремлении накормить пленных, потому что они не могли забыть себя такими же голодными всего два-три года назад. Но они нас и не гоняли. Иногда взрослые даже давали для немцев кое-какую одежонку. Но говорили нам, что если бы всё было наоборот, вряд ли немцы кормили бы русских пленных.
Со временем мы узнали несколько немецких слов, таких как «данке» (спасибо), «раухен» (курить) и другие, сопровождаемые характерными знаками.
              Особенно часто мы общались с немцем по имени Манфред Вернер. Он, как казалось нам, был старше других и даже казался нам стариком. Но ему, как я сейчас понимаю, было около 30-35 лет. Но он был истощён больше других.
Однажды, в первых числах января 1947 года, Манфред знаками подозвал нас. Мы, как обычно, подошли к нему, отдав еду, оставшуюся после нехитрой рождественской трапезы. Он взял, как и всегда, с благодарностью. И вдруг протянул моему другу спичечный коробок, что-то сказав при этом. Мы ничего не поняли.
            Лишь потом, открыв коробок, мы увидели в нем маленький оловянный крестик и кусочек бумажной полоски, видимо, оторванной от газеты, где на немецком языке были написаны какие-то слова и цифры. Тогда мы не поняли, что это были за знаки. Видимо, он хотел нам что-то оставить на память, не надеясь выжить. Положив свой крестик в коробок, Манфред, вероятно, надеялся, что мы сохраним его и записку как память о нём, а ведь больше у него ничего и не было.
Это была последняя встреча с немцами, ибо уже на следующий день стройка опустела: либо их перевели на другие, более важные, объекты, либо их стали отпускать домой.
             Я переехал в другой район Ленинграда и мои отношения с другом прервались. Правда, мы иногда с ним перезванивались и поздравляли друг друга с праздниками.
              Прошли годы. События тех лет не казались мне особенно важными, и я стал их забывать. Но вдруг звонок, прозвучавший в начале 2000 года, жены моего друга, вернул меня в послевоенное детство. Женщина попросила меня приехать к ней, чтобы передать мне спичечный коробок с крестиком и запиской. Я знал, что мой друг детства недавно умер, но я не был на похоронах, и поэтому звонок его жены был для меня неожиданным.
            Семья моего друга жила в той же коммунальной квартире, где прошло наше детство.
            По дороге к ним я задавал себе вопрос: как же они сохранили тот коробок. Потом я вспомнил, что когда в детстве приходил к другу домой, то видел иконку, висевшую в углу комнаты, и зажжённую перед ней лампадку. Теперь-то я понимаю, что семья моего друга была верующей. И вот почему его мать, люто ненавидевшая немцев и из-за блокады, и из-за погибшего на фронте мужа, и из-за своей потерянной молодости, и из-за мысли, что она должна остаться на всю жизнь одной, всё же не выбросила эту коробочку: ведь там же был крестик. И появился он у них в дни Рождества.
         Я шёл по давно забытому переулку, и что-то щемило моё сердце: то ли воспоминания детства, то ли память о моём друге, с которым я не встречался более пятидесяти лет.
             Меня встретила пожилая женщина и провела в свою комнату. Везде стояли фотографии ее умершего мужа, а в углу висела та же икона.
              Женщина предложила мне чай. Я не отказался. Затем она достала тот самый коробок. Я с волнением открыл его и увидел маленький оловянный крестик и изрядно выцветшую записку. Я раскрыл её и только теперь смог прочитать написанное. Там был указан город ― Нюрнберг, улица, номер дома. Жена сказала, что перед смертью муж просил передать этот коробок мне, может быть, он надеялся, что я когда-нибудь увижу «нашего» немца и передам ему слова его матери, в конце жизни наконец-то простившей немцев за всё, что они сделали с её семьёй.
             И вот, в 2007 году, судьба занесла меня в Германию, в тот самый город Нюрнберг. Я взял с собой коробок, надеясь отыскать родственников Манфреда или его самого. Я пошел по адресу, указанному в записке. Нашел дом. Он оказался на окраине города. На звонке не было номера квартиры, а только фамилия: Вернер. Я нажал звонок. Меня спросили, кто я. И я на немецком языке ответил, что я из России и ищу Манфреда Вернера. Дверь открыли не сразу, видимо, хозяева находились в замешательстве, причину которого я узнал позже.
             Вскоре дверь открыли, и я поднялся на второй этаж, где меня уже ждали. У входа в квартиру стояла полноватая женщина средних лет, седая. Из-за спины выглядывал молодой мужчина. Я представился еще раз и вошел в небольшую квартирку.
            Я спросил, знает ли хозяйка английский, которым я владел лучше немецкого. Получив утвердительный ответ, я достал заветный коробок и открыл его. Молча достал крестик и записку. Женщина с недоумением взяла крестик и взглянула на записку. И она всё поняла. У неё вдруг вырвалось по-немецки: «Майн фатер!» (Мой отец!) Слёзы появились на ее глазах. Она молча прижала крестик к губам, что-то шепча при этом.
             Придя в себя, хозяйка сказала мне, что её отец умер в 1975 году. Он часто рассказывал ей о русском плене, о том, что в Ленинграде ему помогли выжить два русских мальчика, и он оставил им свой адрес; может быть, он думал, что кто-нибудь из них передаст этот крестик его семье. И вот теперь, через почти 60 лет, его послание дошло до адресата.
              Женщина познакомила меня с внуком, тоже Манфредом. Он был очень похож на своего деда.
             Хозяйка, скрывая своё волнение, выставила на стол всё, что у неё было в холодильнике. Видимо, она хотела выполнить волю своего умершего отца: накормить своих спасителей.
           Прожив большую жизнь и многое повидав, но, став к старости немного сентиментальным, я с трудом удержался от нахлынувших на меня чувств. Я поведал дочери Манфреда подробно о наших встречах с её отцом в Ленинграде. Прощаясь, я сказал, что я был уверен, что просьба, сделанная в Рождество, должна быть обязательно выполненной. Так и случилось.
             Что касается заголовка этого рассказа, то каждый читатель может поставить запятую там, где подскажет его совесть. Я же поставил запятую после слова «нельзя». Забыть нельзя, простить.

Новая жизнь.

Танька лежала, задумчиво глядя на облупившийся потолок, причудливо украшенный узорами пробивавшегося сквозь голые ветви березы фонарного света.Мысли бессвязно бродили в её голове, словно стадо бестолковых овец, оставшихся без пастуха.
     Итак, сегодня, шестого января в 9.45 утра её жизнь сделала крутой поворот на все 360 градусов...Точнее теперь это была не только её жизнь, теперь их стало уже две, так как она - Танька сегодня дала начало еще одной новой жизни, этим утром в захудалом городском роддоме она стала матерью.
    " Мама" - Таня грусно улыбнулась своим мыслям -" да ведь ясама еще ребенок - 17 лет от роду..."
Нет, нет, не стоит даже думать об этом, она еще слишком молода и не готова к такой ответственности, все уже решено - как только её выпишут из роддома, она напишет отказ от ребенка.Сейчас ей ребенок не нужен, да что ей, он никому не нужен! Отчим так орал, проважая её в роддом, что похоже и на северном полюсе все уже знают, что с "этим ублюдком" домой она может не возвращаться. Маму тоже совершенно не обрадовало известие о скором появлении на свет внука , она долго возмущалась Танькиной беспечностью и ругала её за то, что она затянула со сроком, боясь признаться им в своем положении до тех пор , когда уже поздно было делать аборт.
    Ну а Владик...А что Владик, этот двадцатитрехлетний красавчик, в которого она влюбилась без памяти и спустя всего три недели после их знакомства, не долго думая оттдала ему "самое главное доказательство" своей любви, преспокойно заявил, что далеко не факт, что ребенок от него, так как она - Танька мягкоговоря падшая женщина и яко бы с кем только не шлялась! К тому же оказалось, что у него уже два года есть невеста - благородная девица "из их круга", на которой он планирует жениться, как только закончит институт. А Его мать -расфуфыренная дама, заведующая крупным магазином полностью поддержала своего драгоценного сыночка и долго брызгала слюной, стоя на пороге их квартиры и крича чтобы она - подлая аферистка не смела даже приближаться к их семье и навязывать им своего незаконнорожденного ребенка, а уж тем более требовать от них какой-либо помощи.                                                                                                                                                         Все это было настолько ужасно, что не хотелось даже вспоминать, так что их с ребенком совершенно никто не ждал, а напротив все были бы только рады, если бы он не появился на этот свет.Танька горесно вздохнула, глядя на красивый букет,стоящий на тумбочке её соседки по палате , подаренный заботливым мужем по случаю рождения сына, а вот её с рождением дочки никто не поздравит, чтож видимо сама виновата...Погруженная в эти горестные мысли она сама не заметила, как её сморил сон.
                                                            ***** 
Танька увидела, что стоит у входа в какую-то пещеру, из которой лился приглушенный свет и пахло сеном. Её так и манило поскорее войти туда и узнать, что происходит внутри, тихонько приблизившись она заглянула внутрь.
     При тусклом свете разведенного огня она увидела молодую женщину, которая показалась ей прекрасней всех женщин на свете.Она сидела, склонившись над новорожденным младенцем и смотрела на него с такой любовью, лаской и благоговением, как может смотреть только Мать. Танька стояла и любовалась, затаив дыхание её прекрасным лицом, почему-то ей показалось, что она знает эту женщину и не раз уже где-то видела это лицо, но она никак не могла вспомнить, где.
     Внезапно таинственная женщина перевела свой взгляд на Таню и посмотрела на нее с такой же великой любовью, как сеунду назад смотрела на свое дитя. В этом взгляде было столько смысла, что у Тани защемило сердце и слезы сами брызнули из глаз. Ей захотелось убежать от стыда, потому что она знала, что недостойна её любви - любви настоящей Матери, ведь она сама предает эту любовь! Но Танька стояла, не смея отвести глаз от этого прекрасного лица, она вдруг поняла - Кто Эта Женщина! Тогда Царица Небесная вдруг улыбнулась ей и , глядя на её добрую улыбку Таня сразу успокоилась, теперь она знала, что больше ей ничего не страшно и все будет хорошо, она закрыла глаза, а когда открыла, увидела, что что лежит на кровати в своей палате.
      За окном раздался колокольный звон - это в соседнем храме шла рождественская служба.Дверь в открылась и вошла медсестра Ольга:
- Девочки, вставайте, кормление, детушки кушать хотят, - ласково позвала Ольга, включая в палате свет.
                                                             ****** 
       В детском блоке пахло материнским молоком и еще чем-то - "Новой жизнью"- подумала Таня и улыбнулась.
Она стояла, прижав к груди ту самую новую жизнь, которую сама впустила в этот мир и теперь твердо знала, что не отдаст никому.
        Медсестра Ольга ласково улыбалась, глядя на молодых мамочек
- Праздник то сегодня какой, девочки!Поздравляю вас с Рождеством Христовым! - произнесла она торжественно и в то же время трепетно, - ну что, придумали уже как деток назоете?
- Я назову дочку Марией, - тихо ответила Таня и поцеловала ароматную макушку.
- Да это прекрасное имя, - многозначительно сказала Ольга, как будто догадывалась о причине её выбора.
- Самое лучшее! - Таня улыбнулась в ответ.
                                                     *****
         Утром Танька сладко дремала, когда снова зашла Ольга и протянула ей какой-то сверток.
- Возьми, тебе передали, просили выглянуть в окошко.
- Кто? - Танька недоуменно моргала спросони, непонимая, что происходит.
- Иди, иди, ждут же, - Ольга кивнула в сторону окна и вышла из палаты.
Дрожащими руками Таня развернула сверток, в нем лежали крохотный розовый чепчик,атласные розовые ленты и открытка с изображением спящего малыша и надписью "поздравляем с рождением дочки" Таня машинально её открыла и прочитала текст, написаный знакомым маминым почерком:
"Танюша, мы тебя пздравляем и ждем скорее Вас домой!                                                                                      Прости нас пожалуйста, теперь все будет хорошо.
             Мама и папа"
Таня поднялась с кровати и на ватных ногах подошла к окну - внизу робко топтались мать с отчимом, увидев её они принялись энергично размахивать руками, всячески пытаясь выразить свою радость.Танька не выдержала и разревелась,она просто не могла поверить в происходящее, внезапно родня принялась радостно прыгать и показывать большие пальцы, оказалось Таня даже не заметила, что рядом уже стоит Ольга и держит на руках сонную Марусю.
- Ишь ты как бабушка с дедушкой рады, еще бы такая внучка красавица! - весело сказала Ольга, показывая в окно малышку - ладно, пойдем, хватит, успеют еще насмотреться.
    Она унесла ребенка, а Танька постояла еще минуту , глядя на счастливых родителей, потом помахала им рукой, отошла от окна и села на краюшек кровати.Она еще до конца не могла понять, что же произошло, но точно знала - это  было чудо и конечно знала, кто сотворил это чудо. Перед её глазами возник образ Пресвятой Богородицы, который она видела во сне и ей снова стало так хорошо и спокойно да душе, теперь она знала, что не одна в этом мире и знала у кого всегда можно просить помощи и заступления в трудный час.