Гордый царь
В старые-старые времена правил один царь, и был он очень жестокий, никого не жалел: убивал добрых монахов, грабил бедняков и смеялся над слезами сирот и вдов. Ходил он в золоте и дорогих одеждах и кушал самые вкусные яства, а люди его голодали, даже хлеба видя невдосталь. Слуг своих он бил плёткою за самую малейшую провинность, и до того его возненавидели, что решили прогнать.
Пришли к Гордею-царю купцы да бояре. Стоят, шапки сняли, а сами боятся, злобу прячут.
Гордо взглянул на них царь: дескать, что вам надобно?
Выступил вперёд самый главный боярин, бороду важно пригладил:
- Мы тут с народом думу подумали и решили: не быть тебе царём над нами! А не захочешь уйти – голову с плеч.
- Эй, слуги, а ну, порубите их! – кивнул царь своим ратникам, а те и с места не сдвинулись, только брови нахмурили.
Не поверил сперва царь в измену такую, за плётку взялся:
- Давно вы сапога господского не пробовали!
Размахнулся, да стражи начальник за руку его перехватил, вывернул и, словно щенка какого, к выходу поволок.
Скатился царь по ступеням мраморным и, боль свою скрывая, поднялся медленно. Гордо взглянул он на толпу праздную, недружелюбную, и пошёл прочь, куда глаза его глядели.
От злости кусал он губы и думал: «Вот неблагодарные! Подождите, придёт час, я вам ещё отплачу».
Но прошёл день, другой, и так захотелось есть царю, что позабыл он о гордости и постучался в медные ворота дома княжеского. Залаяли цепные псы, выглянул слуга в богатом кафтане.
- А ну, открывай! – приказал гость надменно. – Сегодня обедать у вас пожелал.
- А кто ты такой, чтоб кормить тебя? – удивился привратник.
- Я царь ваш, - вскинул брови «бродяга».
- Ха! Царь, - рассмеялся слуга. – У нас теперича Василий-боярин властвует! А ты пшёл, пшёл, пока собак не выпустил… А они у меня голодные.
И пуще прежнего захохотал, глядя в спину царю, уносящему что есть мочи ноги свои.
«Вот гад, - подумал злобно царь, - когда-нибудь всё тебе припомнится… и господину твоему непременно».
Постучался царь и в другие ворота, победнее. Открыл ему купец, посмотрел, будто спрашивая.
- Кушать мне надобно, открывай, - чуть смиренней обратился к нему царь.
Промолчал купец, с места не тронулся.
- Не хочешь даром, - вскипел царь, - кольцо золотое держи, - и с пальца перстень бриллиантовый сдёрнул.
- Ты, Гордей, человек знатный, - ответил купец ему, - да только я за злато не продаюсь, не того нашёл.
Аж зашипел царь, чуть не плюнул ему под ноги да прочь пошёл. А сам голодный такой, что даже брюхо подводит. Шёл он, шёл, на пенёчке в лесу уселся да и заплакал. Думал, не увидит никто позора его горького, ан нет. Слышит: хрустнула веточка, вскинул он глаза и девочку в лохмотьях увидел – стоит, смотрит на него испуганно и лукошко с ягодами сжимает.
- Плохо тебе, дяденька? – спросила робко девочка.
Стыдно стало царю слёз своих, и, не подумавши, закричал он:
- А тебе что за дело?!
Отступила девчушка на шаг, а сама смотрит, жалостно так.
«Бедненький! Гляди, как изорвался, вся одёжа клочками висит, и с лица весь осунулся».
- Вот, кушай! – достала из-за пазухи кусок хлеба последний и ему протянула.
Горько стало царю: взял он кусок и отвернулся, чтоб не видно было, как он хлеб слезами своими, вместо соли, поливает.
А девочка та, сиротка, к себе его взяла, в домишко свой бедный. Учить царя стала, как работать надо. Не хотелось Гордею поначалу трудиться, спину свою прямую гнуть, да голод – не тётка, заставит: и мешок ржи приволок, и зерно смолол на ручной меленке, и хлеб испечь помог. И таким сладким показался царю тот чёрный хлеб, вкуснее булок заморских, какие раньше кушал.
- Как же это?! – подивился он. – Раньше из лучшей пшеницы я хлеб ел, а и то таким вкусным он не казался!
- Это потому, что ты своим трудом достал его, вот и сладко.
И понравилось это слово царю – стал он трудиться с охотой, не боялся больше свои холеные руки запачкать. А девочку эту, Машутку, младшей сестрою назвал. Помягчело сердце царя, особливо, когда простой народ, радости да беды его, поближе увидел да о Боге услышал, Который всех любит.
- Неужели даже такого, как я?!
- Конечно, Гордеюшко, - ответила Машенька.
- Но ведь я же злодей… окаянный! – и голову повесил.
- Не плачь, братец. Он всех простит, и тебя тоже. Нужно только попросить!
Закапали слёзы горючие из глаз царя, повалился он на колени и перед Богом со стыдом повинился:
- Прости Ты меня, Боже, окаянного! Сил больше нет вину свою чувствовать…
Простил его Бог, снял груз с души, и лицо у царя посветлело. Не обижал он с тех пор никого, а если помочь кому мог, так за праздник тот день почитал.
А Василий-то, боярин, что вместо него царём стал, ещё злее оказался и жаднее к тому же. Раскаялись слуги, что Гордея прогнали, и вернуть его надумали, в ноги кинулись.
- Нет! – ответил на то царь бывший. – Не хочу больше властвовать – лучше простым пахарем быть или монахом. Нет горше хлеба царского, нет любви больше Божией!