Михей, купеческий сын
    Михей, купеческий сын, был жаден, жаден просто до невозможности.
    - Ну, это уж слишком, - качали головами люди. – У такого и снега зимой не допросишься. Хотя чего ещё ожидать от купца богатого!
    Прошло уже шестнадцать лет, как он выстроил в их городе домишко, да не просто домишко – дворец! – и поселился здесь, открыл лавку, потом другую, и дела у него шли лучше некуда. Михея уважали, но побаивались – никому не хотелось впасть в его руки – если уж задолжаешь ему, три шкуры сдерёт. Но порой и сам градоначальник брал у него в долг. И никому было невдомёк, для кого купец копит эти сокровища.
    - И ни жены у него нет, ни детей – кому же это всё достанется!
    Да и кто бы вспомнил сейчас бедную Аннушку! Лет пятнадцать назад о ней весь город языком молол, а теперь… Эх, да и что говорить – нет её больше на свете. Странная это была любовь! И Михей был помоложе и пощедрее, и юная Аннушка только-только распустилась, будто цветок. Не скажу, чтобы она была первой красавицей, но её доброй улыбке и лучистым карим глазам радовались все – и люди, и даже зверушки. Никому она не отказывала в помощи, в участливом слове. Да вот только полюбила не славного парнишку с соседней улицы, а приезжего купца-иноземца и против воли родичей ушла к нему жить. Но видно ничто не бывает у Бога безнаказанным – просочилось это счастье, как сквозь пальцы вода. Михей-то в свои горы вернулся: хотел свадьбу сыграть, как издревле завещано, ан не получилось.
    - В своём ли ты уме, Михей! – сказали  ему  родичи. – Где это видано, чтобы богатый да на бесприданнице женился, к тому же чужероднице? Мы благословения не дадим. А будешь упрямиться, так и проклянём!
    И задумался Михей, крепко задумался. Сильно любил он свою Аннушку, а против рода не пошёл. Как вернулся домой, она сразу поняла, что что-то неладно. Всё в глаза ему заглядывала, а спросить боялась.
    - Аннушка, расстаёмся мы, - сказал он ей со вздохом. Боялся – заплачет, закричит, станет умолять, но нет – стерпела Аннушка, молча собрала свои вещи и ушла, а подарки его все как есть оставила. И не стало смысла в жизни у Михея – думал, утешится, ан не всё так просто. И в горы ездить перестал – тошно ему стало глядеть на родные места да на тех, кто его любимой лишил.
    Аннушка со стыда к тётушке в деревню уехала да и сгинула. Говорят, от болезни померла али от тоски, кто ж теперь узнает. Михей как услышал, с лица переменился, и с тех пор, словно каменный, стал: ничем его не разжалобишь, ничем не проймёшь – одни камни да злато на уме и счёты вместо сердца…
    Много сироток и бедняков в нашем городе, и была меж них одна девчушка – лицом некрасивая, низенькая, а вот сердцем доброй уродилась. Раньше-то она где-то за городом жила, а как померла её матушка, нашлись «добрые» люди да и отняли у сиротки домик, вынудили по свету скитаться. Что ж сделаешь? Пошла… Там поработает, у других кусочек хлеба попросит – тем и жила. Слышала она и о Михее, купеческом сыне.
    - Неужто и вправду сердце у него каменное? Не верю! Даже злодей совсем пропащий и тот на доброе способен. Не откажет он сиротке в милости, хоть кусочек подаст.
    С тем девчушка и пошла. Долго стучалась она в Михеевы двери, дула на застывшие с мороза пальцы. Наконец, дверь открыла служанка, заспанная, сердитая.
    - Чего барабанишь? Поздно уже.
    - Мне бы хлебушка… - попросила сиротка.
    - Чего захотела! – окинула её взглядом служанка и рассмеялась. – Много вас тут ходит! Если хозяин станет подавать, так и обеднеть недолго, - и со смехом захлопнула дверь.
    С недоумением посмотрела ей вслед девочка, не поверила и снова застучала. Ещё больше разозлилась служанка, от дому её погнала, а Лина, сиротка эта, её просит:
    - Мне бы хозяина увидеть! Не может он быть таким жестоким.
    Усмехнулась женщина.
    - Увидишь. Да как бы пожалеть не пришлось.
    Вышел сам купец, толстый, важный, и на все просьбы девочки ответил:
    - Я не подаю.
    Иззябла совсем Лина, от голода едва стоит, шатается. А он смотрит на её слёзы, и ни одна чёрточка в его лице не дрогнула, глаза не потеплели. Когда он ушёл, когда и дверь захлопнулась, сиротка не заметила, а только видит – одна она и некуда ей, бедной, идти. Присела на завалинку, сжала в кулачке батистовый платочек, единственную о родителях памятку, и заплакала.
    А утром вышла по воду служанка, глядит, а у крылечка бродяжка давешняя сидит.
    - Что ты тут делаешь, проклятая?! Уходи, уходи немедленно! – зашикала на неё служанка, да девочка и не слышит уже ничего, ещё ночью замёрзла. Позвала женщина конюха.
    - Отвезти её надо куда-то, пока хозяин спит.
    - Это я мигом. Сейчас только телегу запрягу.
    - Постой-ка! А что это у неё в кулачке? – присмотрелась служанка и узнала монограмму хозяина. – А ведь это Михеев платочек! Сказать бы ему надо.
    Сказали.
    Вышел купец, сам на девочку взглянул, платочек у неё взял, и губы, словно от боли, скривились: сам слёзки Аннушке вытирал и платочек этот на память ей оставил, а она – насмешница  этакая! – на нём индюка-то с бородой и вышила. Индюк и есть! Важный, а глупый. Как же он дочку свою не узнал! У неё ведь и глаза такие, как у Аннушки, добрые, доверчивые.
    - Похороните её, - бросил он слугам и в дом вернулся. А сердце ровно тисками сжимает; боль такая, что и из его холодных глаз слёзы потекли: сначала Аннушку сгубил, теперь вот и дочь! Он и жил-то все эти годы работой одной, блеском монет пытался душу заполнить, а теперь и это всё тщетой показалось. На груды золота смотрит, камни бесценные перебирает, а сердце не радуется, молчит. Так, глядишь, и сгинул бы, да только на пятый день к нему в дверь снова постучали. Встрепенулся он, сам пошёл открывать. А на пороге девочка стоит, в рваный плащик кутается.
    - Хлебушка… - просит она, а глаза испуганные-испуганные.
    И странно ему это показалось: неужто в городе его так боятся, неужто он зверь какой?!
    - Пошли, - говорит. В дом её завёл, накормил, обогрел.
    Девочка осмелела.
    - Господин, а можно мне немножко еды с собой взять? Дома у нас кушать нечего, и дрова закончились…
    - А куда отец ваш смотрит?! – вспылил Михей: какой же это мужик, раз семью прокормить не может!
    - Нет у нас папеньки! Ещё осенью помер. Пятеро нас осталось у матушки. Совсем плохо, а то бы я… - осеклась девочка, со страхом покосилась на купца.
    «…А то бы я к тебе не пришла», - закончил он про себя и горестно вздохнул: «До чего же я дошёл! Неужели и теперь промолчу, на чужую боль, нужду глаза закрою?»
    - Вставай, пошли! – сказал он малышке, плащ на плечи накинул, к поясу кошелёк прицепил. Не оставил он сироток в беде: полную телегу еды и дров им привёз, денег дал.
    Услышали о том люди, удивились. Через пару деньков другой обратился за помощью, и ему Михей не отказал. Тут уж и вовсе люди осмелели, гурьбой к нему повалили. Обманщиков купец видел насквозь, а беднякам помогал, не жалел на них свои сокровища. Да и то правда: с каждым добрым делом хоть чуточку, а легче становилось у Михея на сердце, словно он вину искупал перед Аннушкой и дочерью. Знал он теперь, ради чего ему жить, щедро черпал из своих кладовых, а они всё не пустели…