РАССОХОВ КАМЕНЬ

У нас каждый последний день месяца в лес не ходят. А если и приключится какая нужда, то никогда одни не пойдут – завсегда товарища прихватят. Все из-за камня, что на Малой Поляне стоит. Сам уже наполовину в землю врос, а как вчера на свет появился: белый, чистый, ни мха, ни пылинки на нем нету. Трава вокруг него не растет, земля черная как уголь. На поляне тишина стоит: птицы не поют, гнезда рядом не вьют, лес молчит, не шепчется, звери стороной поляну обходят. Камень на гроб похож: большой, прямоугольный, с одного края суженный. На нем чье-то лицо проступает, да не разглядишь: выведены линии неглубоко, нечетко, словно резчик только наметил рисунок да рука дрогнула - и бросил.
Говорят: в гробу в этом сам Рассох замурован до Страшного Суда, и только раз в месяц разрешено ему походить, косточки размять. Вот тогда-то в лес селяне ни ногой: встретит тебя Рассох – с ума спятишь от страха. Но и в камне заточенный норовит он напакостить: следы звериные путает, страх на путников напускает, деревья ломает. Силы у Рассоха немерено, сам Леший и то его побаивается. Так и стоит лес будто проклятый, ни ягод спокойно, ни грибов не набрать – все спешишь засветло домой воротиться. А ведь не всегда так было.
Еще лет двести назад на Малой Поляне никакого камня и в помине не стояло. Ходи себе по лесу сколько и когда тебе вздумается, только Корявое болото стороной обходи, береги себя от Болотника. Про Рассоха тогда и вовсе не знали. На праздники в лесу гуляли, на Поляне хороводы молодежь водила, летом ягоды собирали. Народ дружный тогда жил, веселый. Не то что сейчас – хуже волков друг друга грызут. Деревня чуть побольше нынешней была, крестьяне с утра до ночи в поле работали, зимой мужики посуду строгали на рынок, валенки валяли, бабы платки пуховые вязали, кузнец то лошадей подковывал, то топоры да ножи мастерил, - словом жили не тужили.
Да тут купил их деревню какой-то дворянин, порешил все осмотреть да хозяйство по новому на немецкий лад выстроить. Собрался народ нового барина встречать, хочется поглядеть на настоящего дворянина из самого Санкт-Петербурга! Долго ждали, солнышко припекает, слепни кусаются, так и норовят кровушки побольше выпить, а все равно терпят – любопытно да и угодить хотят. Только под вечер показалась коляска. Подлетела, остановилась, вылез оттуда низенький человечек с рыбьими глазами, зыркает по сторонам, пытливо народ рассматривает.
- Это что за лодыри такие! Почему не работаете?! – вдруг закричал он, да как хлыстом щелкнет! - Так-то за хозяйство мое радеете! Всех на Урал отправлю руду грызть! - И пошел лупить народ: бьет наотмашь, кому по голове, кому по лицу, кому по спине досталось – кто как увернуться успел.
Круто повел барин хозяйство. Привез с собой немецкого франта напомаженного да молодцов крепких, морды хищные, разбойные. Ходит с ними по деревне, по полям,  кричит, плеткой бьет, ни старого, ни малого не жалеет. Тех кто ему возражает, до полусмерти забивал, а одного парня, особо дерзкого, в кандалы заковал да и в Сибирь сослал.
- Что ж ты делаешь, ирод! Одумайся! Христиане же! Не скотина! – пытался усовестить его отец Серафим, местный батюшка.
Что ты! Побагровел барин, сжимает кулаки, так и хочет священнику выдрать его окладистую бороду, но опасается.
- Ты, морда поповская, Богу молись, а ко мне не лезь! – кричит, - Без тебя разберусь!
Покачал головой батюшка, видит – бесполезно говорить. Только молился за него да за паству свою, просил Бога умилостивить нечестивца. А тот еще больше ярится, до того дошел, окаянный, людей в погреба бросал без еды, без питья. Одну старушку совсем замучил до смерти. Ехал как-то на поле, видит сидит себе старая на лавочке возле дома, вяжет что-то.
- Чья будешь? – кричит.
- Ануфриева, я батюшка, Анфисой зовут. – встала поклонилась, смотрит смело добро чистыми как небо глазами, рукой седую прядь со лба под платочек заправляет.
- А почему не в поле?
- Дак стара я, батюшка, руки только вязание и держат.
То ли ответ не понравился барину, то ли еще что. Приказал он свои молодцам старушку в погреб запереть для науки да укатил со свой бандой гулять в город, про старую и забыл вовсе.
Все это видел соседский мальчишка-калека: в детстве прыгал в речку с обрыва да перешиб себе спину, чудом жив остался, год на печи неподвижный лежал, никто уже и не чаял, что подымится. Но Господь милостив – встал парень, но ходил еле-еле, на одну ногу припадал, вытянулся – словно жердь стал, за что Жердякой кличили в деревне. Все на поля уходили, а он дома оставался за сестренками малыми приглядывал, по хозяйству хлопотал. В то утро кормил Жердяка кур, видит барин к соседям Ануфриевым подъехал, со страху за плетень спрятался, да все и подглядел. Как укатили разбойники, кинулся к погребу соседскому, ан крепко заперта дверь, ему худосочному не совладать. Поспешил тогда к Ануфриевым на поле, что у Старого Брода, да пока доковылял, солнце уже за полдень перевалило. Запыхался, рухнул на траву, еле выговаривает:
- Там… бабу Анфису… барин… барин…
- Да, что барин? Говори быстрее, Жердяка! - не вытерпел Василий Ануфриев, крепкий широкоплечный парень, руки что лопаты, а лицо чистое наивное, глаза словно озера глубокие, синие.
- …Запер в погреб! – прошептал Жердяка и закашлился.
Побледнел Вася, распряг лошадь, вскочил ей на круп и домой. Примчался, дверь  погреба с петель, что щепка полетела. Лежит старушка на ступеньках в беспамятстве, руки на груди сложены, глаза от страха распахнуты. Подхватил ее Василий, отнес домой, под образа положил, да за отцом Серафимом побежал. Едва успел батюшка Анфису исповедовать и причастить, перекрестилась старушка,
- Молитесь за него, что душу из-за меня старой изранил, - сказала и отошла с миром ко Господу.
Взъярился Вася Ануфриев:
- Придушу, гада! - и кинулся к усадьбе барской да перехватил его в парке господском садовник.
- Куда бежишь? Нету барина, в городе кутит со своей шайкой!
- Ничего подожду!
Как рысь крадучись вокруг барской усадьбы ходит, то приблизится, то отойдет, дожидается барина, кулаки сжимает. Не приехал барин, надолго загулял. Так до самого утра и промаялся Вася, только после утрени чуть поостыл, подошел к отцу Серафиму.
- Отче, нет сил больше терпеть неправду! – говорит, - Благослови в Петербург идти, царю жаловаться на душегубца окаянного…
Покачал головой батюшка, подумал немного.
- Нет, - отвечает, - Неразумно тебе идти в Петербург самому. Ты – крепостной, паспорта тебе барин не даст. Попадешься – только хуже будет! Давай-ка сделаем все по-другому. Я напишу челобитную, а ты отнесешь ее к Макару Потаповичу, конищевскому помещику. Он человек честный, добрый христианин, доставит челобитную куда надо.
Написал батюшка челобитную и сопроводительное письмо к Макару Потаповичу, благословил Василия, перекрестил:
- Да Хранит тебя Бог! – сам стоял у дороги, всматривался, пока не скрылся совсем из виду парень – переживал за него. Василий горяч, как бы не наделал чего от отчаяния. Вся надежда только, что немного разомнется по дороге, выветрится злоба, да и делу подсобит. Дойдет грамота до царя. Распорядиться тогда милостивец во всем разобраться, накажут помещика.
Божьей милостью скоро Василий до Канищевки добрался. Принял его Макар Потапович добро, ласково, выслушал все, прочитал письмо отца Серафима, сам вышел проводить парня на крыльцо, не посмотрел что крестьянин. Идет прихрамывает, на трость опирается.
- Доставлю челобитную куда надо,  - заверил Василия, - уж будь покоен. Передавай низкий поклон отцу Серафиму.
Обрадовался Василий, поклонился Макару Потаповичу да обратно в Ероховку заспешил. Только отошел от Канищевки и попался своему барину на глаза. Не заметил на радостях, как тот из лесу со своими молодчиками вышел. Увидал барин Василия, окликнул.
- Ты что здесь делаешь, холоп?!
- Да вот ходил своей тетке мазь относил. У нее спину прихватило, - соврал парень.
- Мазь говоришь относил? И думаешь поверю твоим сказкам? – покраснел от ярости барин. Враждовал он с канищевским помещиком, чуял не спроста ходил Василий в Канищевку.
Приказал барин своим разбойничькам схватить Василия да когда в Ероховку приехали, повелел парня пытать.
- Сказывай зачем в Ероховку ходил? – кричит.
Но стоит на одном Василий – относил мазь тетке и все.
- Да какая же тетка-то у тебя там? – вмешался лакей с белесыми бровями и бесстыжим взглядом, - Врет он! Нет у него никакой тетки в Канищевке! Небось к крале бегал!
Разгневался от этого еще пуще барин, захлестали Василия до костей, чуть не убили, проклятущие..
Долго потом Вася болел, до самой осени ели ноги волочил.
- Нет правды на земле, - жаловался отцу Серафиму, - что же делать нам? Как пособить беде своей?
- Молиться, Вася, молиться!
- Да за кого же, батюшка? Уж не за супостата ли этого? Нет уж, отче, лучше в ад сойду, а его собственными руками придушу! Дай только окрепну!
- Пожалеть его надо! Несчастный он человек, душа его словно сетью бесовской опутана, мертвечиной изъедена. Бога нет в сердце его. Такому только молитвой и поможешь. А так убьешь ты его, душу свою загубишь, а делу-то не поможешь. Положись на Бога, проси у него совета, все и наладится.
Задумался Василий, понимает, что правду говорит отец Серафим, но не хочет молиться за барина. «Что ж это, - думает, - он людей до смерти забивает, а я, как старец немощный, у икон валяться буду, милости Божьей для душегубца просить! Нет, не пойдет это!». И чем больше сил прибавляется в теле, тем сильнее злоба разрастается, как снежный ком с каждым днем все больше становится. До того дошло, что как увидит барина Василий, глаза кровью наливаются, так и чешутся кулаки наброситься на обидчика. Только словно сам Бог отводил беду, то матушка окликнет сына, то сестренка младшенькая попросит игрушку вырезать себе, - все будто отвлечется от мыслей парень. Да ненадолго, душит злоба окаянная, выхода просит, только страх за семью удерживает Василия от смертоубийства. Поправился, ходит на поле со всеми, перед барином шапку снимает, кланяется, а все волком исподлобья смотрит, месть обдумывает.
Тут и зима наступила, укутала землю снегом, сковала реку льдом серебристым, деревья в шубы меховые одела. Стоят морозы сильные, трескучие. Птицы под стреху забиваются, каждую крупинку тепла сберечь стараются. Воет ветер по ночам, стонут стены и крыши от его гнева, боятся православные нос на улицу показать от холода. Сидят по домам, при лучине корзины плетут, пряжу прядут, байки да сказки рассказывают. Даже барин и то присмирел: запрется в кабинете и сидит, вино распивает, журнал столичный почитывает. А потом и вовсе в Петербург укатил, только немца приказчиком оставил. Вздохнула тогда чуть-чуть деревня, полегчало.
Как-то в один из таких суровых вечеров сели Ануфриевы ужинать. Только молитву прочитали да за ложки взялись, забрехали собаки, стучит в ворота кто-то.
- Кого это нечистый принес? – ворчит отец, - Сходи-ка, Васюшка, посмотри.
Накинул тулуп Василий и вышел, а все сидят ждут, за щи не принимаются, вдруг барин, думают, вернулся, решил полютовать? Мать молитву сидит шепчет, ребятишки глаза от страха таращат. А пес, пес-то заходится, рычит, воет. Другие собаки по всей деревне ему вторят, едва цепи не рвут. Наконец, отворилась дверь, появился Василий, ежится от холода, снег стряхивает.
- Встречайте гостя, - говорит и в сторонку, дорогу старику уступает, седому как лунь, все лицо морщинами изборождено, а ступает крепко, чувствуется сила в теле. Глядит пытливо, будто насквозь человека видит. Зыркнул на иконы, спешно взгляд отвел, перекрестился через силу да как-то криво. Увидала его кошка, соскочила со скамейки, шипит, спину выгибает, хвост дугой и в сени выскочила.
- Мир вашему дому, хозяин с хозяюшкой! – поклонился старик, - Позвольте погостить у вас немного, переждать холод.
- Проходи, мил человек, завсегда гостю рады! Садись с нами отужинай. – потеснились, ложку достали.
Старик сидит уплетает за обе щеки да нахваливает хозяйку, а у хозяев и кусок в горло не лезет, так и шевелятся волосы на затылке, скребет что-то нутро, покоя не дает. Еле утра дождались, повод нашли, чтобы разбежаться из избы – отец в сарай пошел телегу чинить, мать к соседке якобы за солью побежала, а ребятишки –  на горку кататься. Остался один Василий, сидит ложки вырезает, чтобы на ярмарку, что на Святках будет, в город свезти. Гость сидит на печи на него смотрит, то прищурит глаза, то распахнет.
- Знаю твою печаль, - вдруг заговорил, - правды людской не найдешь как не старайся! Да и кулаками делу не поможешь.
Слез с печи, подсел к парню, за локоть его взял, наклонился поближе.
- Барин тебя и всю твою семью изведет.
- Не посмеет! – храбрится Василий, а самому тревожно.
- Посмеет! Еще как посмеет! – рассмеялся старик,  - Помяни мое слово и Пасху не справите… Но я могу подсобить в твоем деле.
- Это как же? – дивится парень, смеется про себя над стариком: что немощный странник может сделать? Грамоту написать – писали и без него. Припугнуть барина – тот сам любого во гроб вгонит.
- А ты не смейся, лучше послушай. Царь далеко, Бог высоко, а кто-то и рядом всегда ходит.
- Кто ж такой-то? – отложил работу Василий, внимательно слушает.
- Да по разному его зовете, кто Гуляйко, а кто и Маровенем кличет.
Испугался Вася, перекрестился. Много им, ребятишкам, покойная бабушка рассказывала о Маровене.
- Жил в одном городе, - говорит, - ученый человек. Не счесть числа тому, что познал он за долгие годы своей жизни. Только одного не мог найти – Истины. Нет ее нигде, говорил. По многим странам-городам ездил, книги премудрые искал. От них и научился чародейству великому. Да чуял – не то это. Однажды, купил он книгу древнюю-предревнюю, всю временем истертую, и вычитал в ней о великом духе Рассохе, который дает знания обо всем на свете. Обрадовался человек, сделал как в книге говорится, и только дочитал последнее слово в заклинании, задрожала земля, заволокло небо черными тучами и явился перед ним некто в черном облаке.
- Что надобно тебе, червь?! – раздался утробный рев.
- Хочу знать, что такое Истина! Говорят ты даешь знания обо всем на свете, значит и об Истине.
Рассмеялся злой дух:
- Твоя правда, человечишка! Только готов ли ты принять меня в сердце свое, готов ли поклясться в верности?!
- Готов! Принимаю тебя всем сердцем и душой своей!
В тот же миг закружился вихрь вокруг него да и всосался весь в тело. С тех пор стал человек величайшим чародеем на всем белом свете. Все мог – и по воздуху летать, и мертвых воскрешать, и непогоду насылать. Бессмертным стал. Все узнал он о мире, но сделался за это сродни сатане. Не осталось в нем ничего доброго, злоба и ненависть к роду человеческому душит его. Но жива еще та частичка, что Богом дана каждому человеку; из-за нее мучается он сильно, так как отринуть от себя не может; взывает она иногда к нему голосом совести. Мучается от того он безмерно, ищет смерти, чтобы скинуть тело и окончательно соединится с падшими духами. Но Рассох не отпускает человека, пока не найдет он того, кто согласится взамен принять демона в свое сердце. Вот и ходит теперь человек по земле, просится в дома на ночлег, ищет того, кто бы согласился принять нечистого в себя. За это и прозвали его в народе Гуляйко, а так кличут Маровенем.
Вот значит кто пожаловал к ним в гости! Зашептал Василий молитву, отодвинулся от старика подальше, крестит его:
- Сгинь тварь нечистая! Именем Иисуса заклинаю!
Рассмеялся старик, встал с лавки, к двери пошел да вдруг обернулся:
- Попомни мои слова! И Пасхи не отпразднуете, как пригодится тебе моя помощь! Крикни тогда только одно: «Согласен!» - и получишь силу отомстить обидчикам своим!
Сказал так и исчез, будто и не было его вовсе.
Долго Василий не мог прийти в себя, словно каменный сидел на лавке и молился. Да и потом ходил смурной, от каждой тени вздрагивал, в каждом прохожем Маровень ему чудился. Только с приходом весны, когда накрыли с головой хлопоты хозяйственные, понемногу стал забывать зимнего гостя. Куда тут до него – борону, плуг проверь, зерно к севу подготовь.
Только когда барин из столицы приехал да вновь лютовать начал, все чаще Василий стал вспоминать слова Маровеня. Понимал, что нельзя с нечистым связываться, нельзя к его словами прислушиваться, а чем ближе Пасха, тем звонче и четче в голове звучит «Попомни мои слова! И Пасхи не отпразднуете…». Жаловался о том отцу Серафиму.
- Помни, Васенька, - отвечал батюшка, - Один у нас заступник – Отец наш небесный. Ему молись, у него помощи проси и все будет, коли вера твоя крепка!
Да какой тут молиться, когда каждая минута дорога! Дел невпроворот, часов в сутках не хватает. Утром соскочишь, кое-как утреннее правило отбарабанишь и за работу принимаешься. А вечером от усталости замертво валишься, едва перекреститься успеешь. Так и не получалось следовать совету батюшки - нечистому на радость. Уж он-то, пакостник, не преминул все обустроить наилучшим для себя образом.
Вздумалось на Чистый Четверг барину прогуляться по деревне. Идет, плеткой пощелкивает, дома придирчиво оглядывает, непорядок выискивает. Смотрит стоит девушка у колодца: статная, румяная, как улыбнется - так и сверкают озорным огоньком глазки.
- Чья будешь? – спрашивает.
- Ануфриевых я дочка. Марфой зовут.
- Пойдешь ко мне Марфа жить? Будешь как барыня! Всем одарю!
- Помилуй барин, грех-то какой! – испугалась девушка.
- Хочешь, женюсь на тебе? Ей Богу женюсь! – схватил ее барин за рукав, целоваться лезет.
-  Уйди, окаянный! Люди, помогите! – кричит Марфа, да все по избам сидят, боятся барина. Изловчилась девушка вырвалась да огрела барина ведром.
Пришел тот в ярость, но сдержал себя. Только вечером подловили молодчики барские Марфу на улице да и уволокли в усадьбу господскую. Заперли в чулане, а на утро в одной рубахе изорванной, на босу ногу отпустили.
Идет Марфа, голову к земле от стыда клонит, снег ноги жжет будто по раскаленной сковородке ступает девушка, ветер до костей пробирает, посинели губы от холода, слезы на щеках льдинками замерзают, тяжело на землю падают. Смотрят со всех сторон на Марфу: побросали бабы подойники, охают, пальцем показывают, шепчутся, мужики кто вожжи уронил, стоит с открытым ртом, кто топором замахнулся да опустил, кто за плетень ухватился – все дела свои побросали на позор девичий глазеют. Чуть сквозь землю не провалилась от стыда Марфа, молила Бога, чтобы дорогу укоротил до дома родимого, а как добралась до своей избы, так и рухнула на землю в беспамятстве. Поднялся к обеду у нее жар невыносимый, мокрая вся лежит под образами, бормочет что-то, на помощь зовет. Стоит матушка ее на коленях перед иконами, плачет, слезы по лицу изработанными руками размазывает, ребятишки на печи ревут; отец мрачный ходит, седые усы от гнева подрагивают. После вечерни пришел отец Серафим. Будто почуяла то девушка, пришла в себя, открыла глаза, взор ясный, светлый.
- Оставьте меня с батюшкой наедине, - молвила, и потом долго с отцом Серафимом беседовала.
А родители в сенях маются, с ноги на ногу переступают; детишек к соседям отправили переночевать, Василий во дворе возится – дрова набирает, чтобы посильнее печку натопить, сестру обогреть. Наконец, вышел, батюшка из избы, перекрестился.
- Крепитесь, чада мои, - говорит, - Призвал Господь Марфу нашу к себе в обители райские.
Кинулись в дом: лежит девушка, руки на груди сложила, белая как снег, а будто заснула только, вот-вот глаза откроет. Лицо светлое, губы чуть улыбаются.
- Родимая ты моя, кровинушкаааа!!! - кинулась мать, прижимает руки дочкины к лицу, целует, по голове гладит, потом умолкла, уронила голову на грудь покойной. Отец крепится, а тоже слезы невольно по щекам скатываются. Тут и Василий вбежал, застыл у порога, схватился руками за косяк, глаз от сестры отвести не может. Вдруг чудиться ему будто открыла глаза покойница, смотрит на него.
- Отомсти за меня, Васенька, - говорит, - Отомсти, душегубцу проклятому. Лишил он меня света белого, не видать мне больше солнца красного, не водить хороводы с подружками, не петь песни развеселые, не смеяться шуткам задорным. Тошно мне, Васенька. Отомсти!
Крестится Василий, головой трясет.
- Помни, Васенька, слово заветное: «Согласен!» - сказала так и снова неподвижная стала.
Выскочил Вася на улицу, сел на скамейку у крыльца, схватился руками за голову, качается из стороны в сторону, чуть ли не волком воет. Небо багровое, снег кровью отливает. В голове все сестрин голос звучит, никак его не заглушить: «Отомсти… Помни, Васенька, - "Согласен!"… Тошно мне…».
Вдруг вскочил Василий, смотрит на небо.
- Согласен! Слышишь, Гуляйко, согласен! – прокричал, но словно в пустоту канули слова, ничего не чувствует.
- Крест жжет! – доносится сестрин голос. – Сними его!
Сорвал с себя крест Василий. В тот же миг задрожало небо, почернело, загрохотало, свист пронесся по улицам деревенским, заходила земля ходуном под ногами. Упал Василий навзничь, извивается, пеной исходит, зверем ревет. Наконец успокоился, встал с земли, глаза словно снег присыпанные - белые И кинулся он к барской усадьбе. Бежит, словно на крыльях летит, в ужасе от него люди шарахаются. Подлетел к господскому дому, замер, прислушивается, тревожно носом воздух тянет, чует присутствие отца Серафима нечистый. Но все равно сорвался и полетел по ступенькам в дом.
Батюшка и вправду сразу от Ануфриевых пришел к барину. Кипит от гнева, еле сдерживает себя.
- До каких пор, супостат, над людьми измываться будешь! – говорит, - Кровь их на небо об отмщении вопиет! Подумай, что будешь говорить, когда пред Богом предстанешь!
- А есть ли он Бог твой? – усмехается барин, подошел к полке, достал книжицу какую-то, похлопывает ее ладонью, - Вот тут все про вас написано! Нет Бога-то говорят! Никто его не видел.
- Воздух тоже невидим, но не стань его - вмиг упадешь замертво! – возражает батюшка.
Хотел, было, еще что-то сказать барин, но ворвался тут в комнату Василий, огнем алым светятся глаза, пена с губ на грудь падает. Кинулись молодчики барские на него, да раскидал он как щенят их в стороны, идет на барина, руки к нему тянет.
- Пришла и твоя пора к нам собираться, - говорит, а голос будто из могилы доносится, мороз по коже от него дерет.
Понял отец Серафим, что происходит, сжал крест в руке покрепче, выставил перед собой.
- Господи Иисусе Христе помилуй нас! – шепчет.
Остановился Василий, прикрывает глаза от креста, морщится от боли, рычит. Пробежал по комнате ветер, задрожал дом, застонал. В ужасе спрятался барин за батюшку, вцепился в него. Крест в руках отца Серафима словно на огне раскалился, пышет огнем белым, светится. Не выдержал Василий, завыл, бросился на улицу и в лес убежал.
Барин, как был в домашних туфлях турецких да халате, побежал в церковь, прижался там к кресту Господнему, так до утра и просидел, дрожал.
А на утро прибыли из самого Санкт-Петербурга офицер с солдатами. Сдержал слово канищевский помещик  - дошла грамота до царя, и разгневался государь.
- Что за безобразие, - говорит, - чтобы в православной стране с людьми хуже, чем со скотом обращались? Разобраться немедля с этим!
Бросились чиновники выполнять императорское указание, во всей деревне переполох подняли, с утра до ночи людей допрашивали, барские злодеяния записывали. Суров, но справедлив царев суд был: лишили дворянского звания барина да в Сибирь сослали. Поговаривают, что в ссылке много он о Боге думал, каялся за жизнь свою, а после будто в монастырь ушел и даже  вроде бы великим подвижником стал. К нему люди тысячими шли за советом.
После суда деревня вздохнула. Новый барин кроткий оказался, больше книжки читал, да по речке на лодке плавал.
Только вот в лес заходить опасно стало, как Василий там поселился. Боязно людям, как стемнеет, крепко запираются, никого в дом не пускают. Видят иногда в щелки ставней, прохаживается Василий по улицам, словно ищет кого-то. Повернет голову, посмотрит горящими глазами, - душа от страха в пятки уходит, будто морозом человека окатит. Кто-то видел, как он к церкви подходил, кружил долго вокруг ограды, плакал: пожалел видно, что с нечистым связался, помощи просил, даже перекреститься пытался, но только поднес руку ко лбу - закружился вихрь, поднял его над землей да с силой обратно бросил. Не терпит Рассох молитв искренних да креста животворящего!
Узнала про то мать Василия, еще пуще молиться стала. Она, как убежал сын, в лес, дни и ночи перед иконой Пресвятой Богородицы плакала, молила Заступницу упросить Сына Своего помиловать Васю, освободить его от ига бесовского. Совсем дела хозяйственные забросила, обет дала в рот ничего кроме хлеба и воды не брать. Люди на то только головой качают.
- Совсем помешалась, бедная Анна, - вздыхают.
Время быстро бежит: лето прошло, позолотила осень листья, вот уже и зима собирается, щедро землю ковром разноцветным лес устилает; улетают журавли на юг, жалобно курлычут, с людьми до следующей весны прощаются. Да надежды Анна не теряет, молится, верит в заступничество Царицы Небесной. Однажды устала да как молилась, так и уснула, на коленях. И видится ей: зашла в избу Женщина в одеждах белых, сверкающих, подошла к ней, рукой по голове гладит и говорит:
- Вымолила ты сына своего, Анна. Свободен он теперь. Заточен по велению Господа злой демон Рассох в камне навечно, чтобы не мучил людей более! - Сказала так и исчезла.
А наутро Василий объявился. Исхудал, почернел.  Да жить ему в селе не дали: боялись, несколько раз порывались сжечь. Пришлось уйти в город. Новый барин, хоть и не верил в людские байки о Василии, все ж с радостью избавился от него, дал вольную и отпустил на все четыре стороны.
В народе говорят с тех пор то и появился на Малой Поляне  камень, куда Ангелы Рассоха заточили; и будто бы в последний день месяца выходит он погулять по Милости Божьей, да не может удержаться от пакостей - ходит по лесу людей пугает, но тому, кто верой защищен, он не страшен.

Отредактировано Сергей Слесарев (2007-12-29 19:44:28)